— Это невозможно, — возразил Серов. — Тут всегда были горы — по крайней мере, всегда на людской памяти.
— Людской памят — короткий, дон капитан. Суфии сказат: памят — как слэд вэрблюда в пэсках: дунэт вэ-тер, и слэда нэт. — Мавр помолчал, огладил бородку; в его темных глазах мелькали отблески костра. — Давно это случилос… Горы из западный край рэшит поклонится Аллаху, а гдэ это сдэлат лучше, чэм в Мекка? И горы пойти на восток… Одни горы был богаты с золото и серебро, другой — бэдны, и потому нанялис слугами богатых гор, трэтий свэршать хадж благочэс-тия, чэтвертый шэл, чтобы вымолит прощэние за грэхи умэрших гор, тэх, что нэ успэли увидэт свэт божьей истины… Самый могучий горы шагал в чалма из облаков, а впэреди быт Джэбел Загуан, подобный льву — тот, что сэйчас стоит у Тунис.
Легенда, понял Серов, он рассказывает легенду! Должно быть, эта история насчитывала тысячу лет — столько, сколько арабы жили на берегах Западного Сре-диземья.
— Дэн был жаркий, и когда пришла ночь, один гора захотэл совэршит омовений. Долго искал вода, потом найти болото, влэз в нэго и застрял. Нэ выбратся ему! Начал плакат и стонат, и услышат его Загуан и всэ другие горы. Они остановится и думат, как помоч. Но тут спустилас тьма, а джинны — тэ, что почитал нэ Аллах, а Иблис, — послал ужасный холод, и всэ горы-паломник замэрз и погрузился в сон. Вэчный сон, глубжэ смэрт! Так они и стоят вдол морской бэрег, стоят много-много лэт, и будут стоят, пока…
В кустах раздался шорох, корсары вскочили и бросились к деревьям, подальше от света костра. Этот переход от покоя к готовности биться с неведомым врагом был стремителен; миг, и мушкеты глядят в лесную чащу, палаши обнажены, глаза сверкают хищным блеском.
— Кабан, — сказал Жак Герен.
Безъязыкий Джос Фавершем, обладавший отличным нюхом, замотал головой.
— Джос говорит, что от кабана должно вонять, а вони он не различает, — прокомментировал Брюс Кук.
— Тогда баран!
— Горные бараны тоже вонючие. В кустах снова хрустнуло.
— Не звер-рь, человек, клянусь пр-реисподней! — рявкнул боцман. — Звер-рь бы смылся, а этот чего-то высматр-ривает!
— Олаф, Эрик, Стиг, заходите слева, Джо, Алан и Люк — справа, — распорядился Серов. — Остальные будут со мной. Ну-ка, парни, найдите мне этого кабана!
Шестеро корсаров исчезли в зарослях. Послышались шум, ругательства, чей-то сдавленный вопль, и не прошло и пяти минут, как из кустов вылез Стиг. На его плече, отчаянно дрыгая босыми ногами, болтался парень в рваном балахоне, подпоясанном веревкой. Стиг опустил добычу у костра, пленник ринулся было бежать, но скандинав ухватил его за длинные черные волосы. Глаза паренька испуганно блестели. На вид ему было лет пятнадцать.
— Мальчишка, — сказал Серов, приглядевшись к пленнику.
Тот не походил на араба: лицо широкое, нос короткий, губы пухлые и кожа заметно посветлее. — Что он тут делает? Ну-ка, Мартин, расспроси парня. И скажи, чтобы не трясся! Мы его не съедим.
Усевшись на землю рядом с мальчиком, Деласкес похлопал его по спине и протянул лепешку и финики. Видимо, то был верный ход: паренек принял еду дрожащими руками, потом впился в лепешку и начал с остервенением жевать — видно, помирал от голода. Мартин заговорил, в ответ послышалось какое-то невнятное бурчанье, мало напоминавшее арабский язык. Но Деласкес вроде бы все понял.
— Пастух, — пояснил он, кивнув на мальчика. — Козопас. Его селение — в предгорьях, но где, он не хочет говорить. Боится нас.
— А тут как очутился?
— Ищет козу, что отбилась от стада. С полудня ищет. Очень голоден. Нашел наш стан по запаху пищи.
Паренек прикончил лепешку, получил другую с куском мяса и стал есть помедленней.
— На араба не похож, — заметил Серов.
— Он не араб, синьор капитан, он бербер. Но не кабил, какого-то другого горного племени. Их тут как фиников на пальме. — Деласкес что-то спросил у мальчишки, тот ответил, не прекращая жевать. — Говорит, что он — шауия и что больше не боится нас. Он тоже увидел, что мы не похожи на турок или арабов.
— Не боится? Хр-р… Это он зр-ря! — прорычал боцман.
Но мальчишка не глядел на него, а уставился на Серова — очевидно, понял, кто тут главный. Когда лепешка и мясо кончились, пленник хлопнул себя по животу — мол, наелся, ткнул в Серова пальцем и заявил:
— Турбат!
Затем слова полились потоком. Паренек то вздымал к небу обе руки, то кланялся, то благоговейно складывал ладони перед грудью, а выражение лица у него было такое, словно он декламирует «Илиаду» или, как минимум, «Песнь о Роланде».
Деласкес захихикал:
— Он решил, что вы — Турбат, дон капитан. Сей разбойник объявился недавно и, по слухам, похож на франка либо инглези. Мальчик говорит о его подвигах, о том, что Турбат не обижает бедных берберов, а грабит османов, арабов-работорговцев и остальную нечисть. Клянусь Девой Марией! Этот мальчишка прямо поэт! Так прославляет Турбата! По его словам, Турбат скоро захватит Алжир, выпустит кишки туркам, арабам и дею и воссядет на престол!
— Ну, у меня таких намерений точно нет, — сказал Серов. — Но парню это знать не обязательно, пусть думает, что я — Турбат, и держит язык за зубами. Скажи ему, что у Турбата тут секретные дела, и о встрече с ним говорить не стоит.