— Это что ж, я вроде ручного медведя у скоморохов получаюсь?
— А тебе жалко родному деду помочь?
— Да нет, но обидно как-то… Хоть бы объяснил.
— А он и сам еще не знает.
— Как это не знает? Ты же сама только что сказала…
— А как он к князю попадет? Думаешь, так просто его допустят?
— Может быть, у него при княжьем дворе какие-то старые знакомые остались?
— И он до сих пор не воспользовался?
— Ну… Случай не представился или еще что-то.
— За четыре-то года?
— Не за четыре — он всего год-полтора как по-настоящему оправился.
— Не к кому твоему деду обращаться. Около князя — все чужие.
— Ну хорошо, с дедом ты мне объяснила, а с остальными?
— Настена, думается, тебе правду сказала. Если что — ты Людмиле помочь должен будешь. Ко мне ее приводить не бойся, я не хуже Настены знаю, что с лекарками против их воли ничего делать нельзя. При случае так и передай: Нинея только добра желает, ущерба Людмиле от меня никакого не будет, светлые боги мне в том свидетели.
— Передам, да будет ли толк?
— Скорее всего, не будет, но все равно передай. А насчет этих… Как ты их назвал?
— Есть такая наука — евгеника. Ее адепты думают, что человеческую породу улучшить можно… Как бы это сказать? Ну как со скотиной: слабым и дурным потомство производить не дают, а от сильных и… Не знаю я, как объяснить.
— Не тужься, поняла я. Глупость это.
— Но Юлька же…
— И все! Дальше нельзя! Ты слово «гармония» знаешь?
— Да, знаю, а при чем здесь…
— А слепых видел когда-нибудь?
— Видел.
Глупость это.
— Но Юлька же…
— И все! Дальше нельзя! Ты слово «гармония» знаешь?
— Да, знаю, а при чем здесь…
— А слепых видел когда-нибудь?
— Видел.
— Чем они от зрячих отличаются, кроме зрения?
— Пальцы у них чувствительные, слух острее, обоняние…
— Вот! Слепота — плата за улучшение других качеств. Даром ничего не бывает! Можно улучшать что-то одно, но от этого будет ухудшаться что-нибудь другое. Если понемногу, то не страшно, а если сильно… не бывает таких людей — не выживают они. Если ты так уж древних философов любишь, то вот тебе: не дано человекам божественную гармонию нарушить, наказание за это — смерть или безумие. Ты за Людмилой ничего такого странного не замечал?
— Нет вроде бы, хотя… Знаешь, злая она, даже с матерью все время собачится, но больных это не касается, если она хочет, то может быть и ласковой и доброй. А в обычной жизни, чуть что, или язвит, или злится.
— Вот видишь, кроме своего дела, ей вся остальная жизнь не мила, это по-твоему как — хорошо?
— Трудоголик.
— Что?
— Просто слово такое, означает, что человеку ничего, кроме его дела, не интересно.
— Теперь понимаешь, что дальше продолжать нельзя? Следующий шаг — безумие, а если ее ребенок светлый разум сохранит, то телесно уродом может оказаться. А какой из урода лекарь?
— Баба Нинея, шестое поколение — это значит, что Юлькину родословную ведут уже больше ста лет. Ты знаешь, кто этим занимается?
— Конечно, чего ж тут не знать-то?
— Как их остановить?
— Никак.
— Что, такие сильные или далеко запрятались? На силу всегда другая сила найдется, а куда один человек добраться смог, туда и другой сможет! Баба Нинея, ну чего ты молчишь-то? Где они, кто? Время еще есть, Юльке еще не скоро пора рожать придет, я придумаю что-нибудь.
— Дите ты еще, Михайла. Сказок наслушался, злодея тебе подавай, которого найти и убить можно. А нету злодея! Про то, как персидский царь море велел плетьми выпороть, слыхал? Вот и ты так же.
— Не понимаю я, объясни. Баба Нинея, ну чего ты смеешься? Тот царь вовсе не дураком был, ему надо было подданным показать, что кара постигнет любого, кто ему противится, пусть даже это будет слепая стихия. Он потом еще и казнил тех, кто над ним смеялся, потому что дураками как раз они-то и были, а не царь. Я зарок дал Юльку защищать! Ты же древнего рода, не тупая крестьянка, для тебя это не пустые слова, боярыня Гредислава!
— Не смеюсь я, Мишаня, не смеюсь, просто подумала: был бы у меня в свое время такой защитник, как ты у Людмилы, может, и обернулось бы все иначе. Не смеюсь я — завидую. А объяснить нетрудно. Почему близким родственникам жениться нельзя — знаешь?
— Уроды рождаться будут.
— Да не дуйся ты, не смеюсь я над тобой! Ишь какой, слова ему поперек не скажи. А еще про Людмилу говоришь — злая, на родного деда-то кто с ножом кидался? Два сапога — пара.
— Я и не дуюсь. Родственникам и правда жениться нельзя из-за детей.
— А кто следит за этим?
— В церкви записи есть!
— А раньше, когда церквей не было?
— Да не тяни, баба Нинея, я уже забыл, с чего мы начали.
— Вот-вот, так и родство забывают, за много лет.
— Ну и кто же помнит?
— Женщины, Мишаня, женщины, каждая — свой круг родства, а все вместе — все обо всех.
— И при чем же здесь Юлька?
— А при том! Нет никаких злодеев, которых найти и убить можно, лекарки сами счет родства ведут, сами связи выбирают. Каждая сама знает, кого от кого родила, а все вместе — все про всех. Настена знает, какая пара Людмиле нужна, чтобы ее способности еще усилить, спросит у знакомых лекарок, где такой мужчина есть. Если они не знают, то спросят у других. Рано или поздно найдут. Ну что, пойдешь воевать против всех лекарок сразу?