— Ты мне, парень, не ври, меня обмануть трудно, ни у кого не выходит… давно уже не выходит.
— Да я правда слышал, как ты…
— Но ты про Ягу уже знал раньше. Так?
— Так…
— Откуда?
— Слышал где-то… или читал, не помню.
«Блин! Что я несу! Где ЗДЕСЬ об этом прочесть можно?»
— Читал? Это где ж? У попа вашего, что ли? И что ж там написано?
«Спасибо, бабуля! Этой версии и будем придерживаться. Считаем, что исследование по древнеславянской мифологии имеется в библиотеке отца Михаила».
— Написано, что избушка у нее непростая была. Два выхода у нее: один — в мир живых, другой — в мир мертвых. Вернее, дверь-то одна, но избушка может поворачиваться и к миру живых, и к миру мертвых. И сама Баба-яга — наполовину живая, наполовину мертвая.
И чтобы живому пройти в мир мертвых, надо притвориться мертвым. Потребовать, чтобы она тебя накормила, напоила, в баньке попарила, спать уложила. Ну вроде бы как ты — свой. Но есть и пить ничего нельзя, только притворяться, что ешь. Тогда она тебя за своего примет и через избушку пропустит.
— Вон ты о чем! — Мишке показалось, что старуха вздохнула с облегчением. — Вот она, благодарность людская: сколько народу вылечила, от смерти спасла, а ее именем теперь… Да, вот так живешь, живешь, и — на тебе.
— О чем ты, баба Нинея?
— Дурак твой поп, и книги у него дурацкие! Не Ягой ее звали.
— А как?
— А вот это ни тебе, ни другим знать не надо. Есть знания, которые до добра не доводят. Может, оно и к лучшему, что настоящее имя забыли?
— Потому, что «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь?».
— Верно! Сам придумал?
— Это в тех «дурацких» книгах написано.
— Да? А еще что там написано?
— Ну… Вот еще: «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после». Ты ведь об этом только что говорила?
— Говорила… А еще помнишь что-нибудь?
— Помню: «Все вещи — в труде; не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием».
— А еще?
— Еще? «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас».
— А еще?
«Понравилось? Ну я тебе сейчас расскажу!»
— Хочешь еще? «И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы; добрый перед Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею».
— Хорошо тебя поп учит, и ты — молодец. Хорошо учишься.
— Что ж ты меня хвалишь? Это ж христианские книги.
— А что, Екклезиаст разве христианином был?
«Ой! Мамочки! Она Екклезиаста знает! Или у меня опять бред?»
— Ну так как? Был Екклезиаст христианином?
— Н-нет, тогда еще христианства не было.
— Тогда почему книги — христианские? Все — вранье, все — краденое! И все это нам сюда тащат, а от своего, родного отказываться велят, в грязь втаптывают! Огнем и мечом искореняют! Рабами делают, неважно, что рабами божьими. Рабы, они и есть — рабы. А мы — внуки божьи! Забыл или вовсе не знал? Учат вас… рабами быть вас учат, а вы учитесь, да ума не прибавляется!
— Баба Нинея…
— Молчи! Про женщин он мне рассказал! Я-то все ждала, что ты другое вспомнишь: «И предал я сердце мое тому, чтоб исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем». Упражнялись! Понял? За сколько веков еще Екклезиаст предупреждал: думайте своей головой. А вы долдоните по заученному, а толку-то…
— Баба Нинея, а у нас свои книги есть?
— Книги? Может, и остались где-то.
Были, немного, но были.
— Велесова книга?
— Не слыхала, может, и была…
— А если написать? Ну вот ты наговоришь, а я запишу.
— А попы сожгут.
— Но можно же тайно, чтоб попы не проведали.
— Можно, конечно… заболталась я с тобой, а дел-то… Лежи, поправляйся.
«Однако, сэр Майкл! Позвольте вам заметить: это и называется фейсом обтейбл, да еще с оттягом. И на пацана не сошлешься, сами напоролись. Но кто же мог знать? Бабка язычница, ведунья-экстрасенс цитирует Ветхий Завет без запинки, да еще и экзамен любимому ученику отца Михаила устраивает. Блин, только и остается повторить за принцем Гамлетом:
Есть в мире тьма, Гораций, кой-чего,
Что вашей философии не снилось.
Эту бы Нинею, да к нам в девяностые годы, ставила бы общечеловеков в такие позы, что и в «Камасутре» не найдешь. Только вот что-то очень быстро она закруглилась, когда я про подпольную работу, да подрывную литературу намекнул…»
— Мисяня!
Возле постели обнаружилась девчушка лет семи-восьми, позади нее топтались два мальчишки, один примерно того же возраста, другой — совсем малыш.
— Здравствуй, красна девица, тебя как звать?
— Красава, а его Глеб, а его Неждан.
— Ну вот, а я как раз наоборот — Ждан.
— Не-а, баба велела тебя Мисяней звать!
«Вот те на! Всех родовыми именами кличет, а меня христианским. С чего бы это?»
— Мисяня, расскажи сказку!
— Так вам баба Нинея, наверно, все сказки уже рассказала, она же их больше меня знает.
— А ты расскажи новую!
«Железная логика! Как можно конкурировать со сказочницей, лично знакомой с Бабой-ягой? Только придумать что-то новое. Что ж им рассказать? Карлсон и Электроник отпадают сразу же как персонажи совершенно невообразимые. Буратино? Тоже не подходит — они не знают, что такое кукольный театр».