— Можно и коня, только идти надо по-другому.
— Здорово вы к побегу подготовились.
— Хочешь жить — подготовишься. — Юлька пнула ногой веточку, сбросив ее в воду, и некоторое время молча смотрела, как ее уносит течением в сторону Ратного. — Знаешь, почему мою мать в Ратное бабка привела?
— Почему?
— Всю родню, кроме них, в доме сожгли.
— Попы?
— Если бы, а то свои же. Кого-то там вылечить не смогли, или еще чего-то не поделили, взяли и объявили материну мать колдуньей. Призвали попа, как же без него, а тот говорит: нельзя нечистой кровью землю поганить, надо место огнем очистить. Мать еще маленькая была, сумела в окошко протиснуться. Прибежала к бабке, та отдельно жила, а бабка беды дожидаться не стала, собралась и ушла.
Прибежала к бабке, та отдельно жила, а бабка беды дожидаться не стала, собралась и ушла. Про воинское поселение она давно знала, а в таком месте лекарю всегда больше работы, чем в обычном селе. Вот и пришли в Ратное. Мать с тех пор всегда к побегу готова.
— Но к вам же здесь хорошо относятся, даже прежнего попа угомонили, когда он твою мать с бабкой выгнать хотел.
— Чего в детстве напугался, того всю жизнь бояться будешь. Наше лечение попам всегда поперек, они говорят, что болезнь — наказанье божье, а мы, выходит, воле божьей противимся.
Мишка смотрел на Юльку, слушал ее голос и поражался ее преображению. Вроде бы та же самая девчонка, которой только что исполнилось двенадцать лет, маленькая, худенькая, небогато одетая… Нет, не девчонка — маленькая женщина, видевшая на своем недолгом веку больше смертей, болезней и увечий, чем иной воин, и так же, как и воин, рисковавшая жизнью, исполняя свой долг. Маленькая женщина, постоянно готовая к несправедливости, к предательству тех, кого она и ее мать не однажды спасали и выхаживали. Спокойно рассуждающая о том, что однажды ее могут объявить вне закона, и придется бежать, бросив все.
Ни обиды, ни злости — просто диагноз, только поставленный не одному человеку, не всему населению Ратного разом, а самой жизни, столкновению в умах двух традиций — христианской и языческой. Раздвоение личности — сегодня с благодарностью принимают помошь, всем селом, в складчину, содержат лекарку с дочкой, а завтра пойдут с топорами громить «обиталище колдуний — прислужниц врага рода человеческого».
«Нет, не пойдут. Один раз дурного попа ратнинцы уже вразумили. Отец Михаил на лекарок народ поднимать не станет ни за что, наоборот, защитит, если понадобится. И все же, все же, все же…».
Почему-то захотелось еще и еще стоять возле речки, по которой плывут опавшие с прибрежных деревьев листья, и слушать Юлькин голос.
— Юль, расскажи о Макоши, что можно, конечно, я в тайные знания не лезу, просто понять хочу: почему ты так велесова ведовства испугалась? Что, разве Велес и Макошь враги?
— Нет, не враги, они разные, совсем разные. Он мужчина, она женщина, он в царстве мертвых хозяин, а Макошь — вся для жизни, он — скотий бог, а она — для людей. У них все разное, далекое друг от друга. Вот смотри: когда хлеб жнут, последние стебли на поле не срезают, а заплетают велесову бороду, так? А для Макоши срезают, и ее сноп — не последний, а, наоборот, первый на поле. Все противоположное.
— А сама она?
— Макошь? Что такое кош, знаешь?
— Удачный жребий, выигрыш, прибыток. Отсюда и кошель, кошелка…
— Ну вот, а она — Макошь — мать удачного жребия, счастливой судьбы. Поэтому и сватаются, и сговариваются о свадьбе в Макошину неделю.
— Понятно, богини судьбы у всех народов есть: парки, Норны, Фортуна. Некоторые из них пряхи, прядут нить человеческой жизни.
— Так и Макошь тоже пряха и вообще хозяйка всех женских работ, только для этого у нее второе имя есть — Пятница. Двенадцать пятниц в году, по одной в месяц — ее дни. А осенью — целая неделя, от последней пятницы октября до первой пятницы ноября.
— Вот, значит, почему ее христиане в Параскеву Пятницу перекрестили.
— Про Параскеву не знаю, а с Велесом нам делить нечего, но и в дела друг друга встревать негоже. Нинея в чужой огород полезла, а я, дура, не поняла, обрадовалась, что новый способ лечения узнала, а это, оказывается, и не лечение вовсе.
— Ну это ты — зря! Главное ведь не инструмент, а то, как им пользуешься. Вот ножом, например, можно и хлеб резать, и человека убить. Нож, сам по себе, не плохой и не хороший, все от хозяина зависит.
— Нет, не так! — Юлька даже притопнула ногой, досадуя на Мишкино непонимание. — От чужого ведовства добра не будет. Нож, говоришь? А разве так не бывает, что нож в руке вывернется и хозяина поранит? Так и с чужим ведовством — лучше не связываться.
* * *
Информации для размышлений оказалось более чем достаточно.
«Три божества: Христос, Велес, Макошь. Три их адепта: отец Михаил, Нинея, Настена. Каким-то образом я оказался связанным со всеми тремя, все от меня чего-то ждут, на что-то рассчитывают. На что? Прямо об этом сказала только Настена, но она боится, боится всю жизнь, и от психологической травмы, полученной в детстве, ей, пожалуй, не избавиться до самой смерти. Вот тебе и лекарка — сапожник без сапог.
Плюс на ней лежит ответственность за результат более чем векового эксперимента каких-то генетиков. Юлька — шестое поколение подопытных. Ей надо вырастить дочку, дождаться появления потомства седьмого поколения… Блин! Это что же? Юльку отдадут какому-то хмырю-производителю, чтобы «осеменил»? Да я их всех… Яйца вырву, мать вашу, генетики гребаные!