пределами корабля? Ведь корпус «Сигнала» разрушается, и, следовательно,
какое-то поле, какая-то материя за пределами корабля обязательно есть! Он
связал все уцелевшие датчики анализаторов среды за бортом с вычислительным
центром и поставил задачу: оценить эту среду.
Печатающее устройство не работало. Ответ появился в виде бегущей
неоновой надписи: «Поле за пределами корабля не может быть точно
воспринято и точно описано».
«Первый итог, — подумал Тополь, — постичь то, что происходит при
движении с околосветовой скоростью, объяснить с помощью обычных физических
понятий нельзя… И какая обида: самый решающий опыт достаточно не
подготовлен! Да кто ж и готовил его? Наша цель была — щит!
На пульте гасли последние лампочки. Уже гибли не датчики. Гибли их
вторичные, контрольные цепи и контрольные цепи этих цепей.
А ведь при испытаниях на Земле они выдерживали ускорения в десятки
тысяч метров в секунду, температуру в сотни и сотни градусов, давление в
тысячи атмосфер! Разрушалось, выходило из строя самое главное — оболочка
«Сигнала».
Тополь взглянул на крышку люка. Как там Рад? Может, «Десант» уцелеет?
Пробраться туда? Но не все ли равно? Когда разрушится корпус «Сигнала»,
неизбежно дойдет очередь и до десантной ракеты.
Какой же смысл выгадывать
эту отсрочку? Если что-то и предпринимать, то сейчас, здесь, пока еще не
совсем замер главный пульт.
Но с чем же бороться? Вокруг — пустота! Как она может разрушать? Даже
если считать, что пустота — тоже материя!
Погасла панель ловушек межзвездного газа. Погасла целиком — все
сигнальные огни и все светящиеся надписи, ловушки физически срезаны!
Новый сигнал — перестала светиться сразу целая россыпь лампочек:
уничтожены антенны дальней связи — пятисотметровые сверхпрочные полосы,
заделанные заподлицо в оболочку… Срезаны кольца противорадиационной
защиты… А тормозные двигатели? Двигатели по-прежнему не оказывают
никакого действия! И баки пусты. Реакторы выжигают уже низон из пористых
защитных слоев внутренней облицовки… Забрать последние килограммы
низона? Те, что в «Десанте»? Тормозить и тормозить! Но где же гарантия,
что и это поможет?
На табло вычислительного центра вновь замелькали, передвигаясь,
неоновые буквы. «Движение «Сигнала», — прочитал Тополь, — происходит в
такой среде, где время имеет два измерения. При движении в направлении на
центр мира и от него — ноль. При поперечном движении — равномерный ход.
Всякое движение прямолинейно. Поворот возможен только под прямым углом и
является мгновенным. В момент поворота материя не наблюдаема».
Сомнений не было: «Сигнал» находился теперь в мире с совершенно иными
физическими законами, чем те, которые существовали в их прежней Вселенной.
Но, значит, их вынесло за пределы этой Вселенной?
Или, что было, пожалуй, даже более вероятно, начиная двигаться с
околосветовой скоростью, мы как бы переносимся в мир с другими физическими
законами, существующий в нашей же Вселенной, параллельно с ней, и до того
не обнаруживающийся?..
Вот тебе и выход на поверхность векторного предвосхищения, о которой
они с Чайкен и мечтали еще со студенческих времен!..
Тополю вдруг показалось, что уже прошло много-много времени с того
момента, как он застыл вот так у экрана; что он вообще всегда-всегда стоял
вот так, одеревеневшими ногами упершись в пластиковый плинтус, а руками до
боли сжимая тонкие, с карандаш, хромированные скобы волноводов.
Потом внезапно в нем возникло тревожное ощущение того, что
необоримо-властная разумная сила извне вторглась в «Сигнал», в кабину
главного пульта, и все изучает в ней, постигает смысл всех вещей и
приборов — их назначение, материал, — а постигнув, моделирует, заменяет их
такими же по внешнему виду и назначению, но с перестроенной атомной
структурой, внесенными извне, делая это, чтобы уберечь их от распада в
новых физических условиях.
Это было еще не самое жуткое. Ужас пришел к Тополю позже, когда он
вдруг понял, что и сам он уже другой. Его, прежнего Вила, не было. А того
Вила, который был теперь, изумляло уже не то, что атомы кубичны, а то, что
они могут быть шарообразны!
И еще он видел, что воздух внутри кабины стал голубым и густым, как
стекло.
Его, прежнего Вила, не было. А того
Вила, который был теперь, изумляло уже не то, что атомы кубичны, а то, что
они могут быть шарообразны!
И еще он видел, что воздух внутри кабины стал голубым и густым, как
стекло. И он, этот новый Вил, считал такой воздух нормальным. И он знал
также, что дело совсем не в движении с околосветовой скоростью, а в том,
что он находится теперь за Гранью.
Но где-то, в самых отдаленных, потаенных глубинах сознания, все же
робко билась мысль о Радине, о Чайкен, о Земле, о том, что там их очень и
очень ждут, — мысль далекая, безотчетная, как инстинкт. Как
подсознательная тяга к чему-то родному-родному, впитанному с молоком
матери.
И он, этот новый Тополь, который чувствовал себя уже коренным