— Вы… вы осмелились предложить нам, курляндским дворянам, службу в извозчиках? — он потянулся за шпагой. — Да я вас тут же вызову на дуэль и убью, клянусь честью.
Вяловатый Касаткин оживился:
— Во-первых, щенок, дуэли запрещены. Во-вторых — я вызову сейчас караул и они, не посмотрев на твои титулы, всыпят тебе батогов. Не хочешь неприятностей, вали отсюда.
— Да как вы смеете!
— Не кипятись, Карл, — сказал я. — Пойдём отсюда. Что-нибудь придумаем.
— Но я не могу этого так оставить, — жалобно произнёс кузен.
— Плюнь. Видишь, он не шутит. Найдём Бирона, разберемся, что к чему.
Тут в комнату вошёл подтянутый офицер в чине поручика. Он молодцевато отсалютовал Касаткину, скинул с плеч епанчу и спросил:
— Здравствуй, Виктор Иванович. Что за шум, а драки нет? В коридоре слышно.
— Да вот, Василий Александрович, молодые люди буянят, на дуэль вызывают, — усмехнулся Касаткин.
— Вот как, — протянул вошедший. — Чем же ты им не угодил?
— В полк устроиться хотят, — принялся объяснять Касаткин. — Я им говорю, что свободных мест нет, а они шумят, не верют.
— И впрямь свободных местов нет. Все ваканции заняты, — повернул в нашу сторону голову появившийся офицер. — Последние вот приказом закрыты.
Он положил на стол Касаткину кипу бумажных листов.
— Это тебе, Виктор Иванович, просили передать. Прими документы.
— Сейчас, разберусь с этими, и приму по всей форме, — отмахнулся Касаткин.
Офицер, которого полковой комиссар назвал Василием Александровичем, осмотрел нас с ног до головы:
— Жаль, конечно, что вам не подвезло пораньше обратиться. Вижу, молодцы, прямо на подбор. Рослые, крепкие. Знатные могли б получиться гренадеры. Нам бы такие солдаты пригодились, тем более сейчас, когда война с туркой сурьёзная намечается. Вы откуда к нам прибыли, богатыри, из какой губернии?
— Из Курляндии, — пояснил я.
— Жаль, — вздохнул Василий Александрович. — Выходит вам и в Семёновский али Преображенский полки не попасть. Они сейчас берут иноземцев разве что в музыканты. Виктор Иванович, может, возьмёшь их в полк сверхкомплекту?
— Не могу, — вздохнул Касаткин. — У нас и так сверх штатов куча всякого народа приписано, одних младенцев душ эдак сто наберётся, а то и больше. Матушка императрица гневаться изволит таким переполнением.
— Тогда не взыщите, — Василий Александрович развёл руками. — Рад бы помочь, да нечем. Попробуйте в армейский полк устроиться. Если фортуна переменится, глядишь, и в гвардию переведётесь.
Я вспомнил о бумагах, которые принёс офицер полковому комиссару:
— Господа, примите наши извинения. Не хочется докучать, но посмотрите, нет ли в принесённых документах наших имён — баронов фон Гофена и фон Брауна?
Касаткин порылся в бумагах, внимательно вчитался, потёр указательным пальцем переносицу и сипло объявил:
— Господа, пришла моя очередь просить прощения. Поручик Нащокин [13] доставил приказы о вашем зачислении в полк, — полковой комиссар приосанился. — Поздравляю вас, гренадеры третьей роты Дитрих фон Гофен и Карл фон Браун. Надеюсь, вы не посрамите славы лейб-гвардии ея императорского величества.
'Спасибо тебе, Густав Бирон', — подумал я. Подполковник не забыл о своём обещании, мало того, что устроил нас в гвардию, так ещё и позаботился, чтобы мы попали в одну роту.
— Рота ваша вместе с остальными частями полка ещё не прибыла из лагерей, — сказал поручик Нащокин. — Думаю, спешить на воссоединение с ней ещё рано. Впереди много дел: вам надо построить мундир, получить оружие и довольствие. Жить есть где?
— Нет, мы комнату в герберге снимали, но содержать её более не на что, — вздохнул я.
— Тогда ещё и на постой надо встать. Ну, это к полковому квартирмейстеру, господину майору Шипову. Он вам билет выдаст, — Нащокин вспомнил что-то и добавил:
— Виктор Иванович, выпиши гренадерам сумму для скудости. Видишь, поиздержались они, покуда назначения ждали.
Полковой комиссар кивнул:
— Не обижу, Василий Андреевич. Непременно войду в положение, благо деньги в казне от отпускников пока имеются.
— А мне пора! Счастливо, братцы.
Нащокин умчался так же стремительно, как появился.
Касаткин дождался, когда хлопнет дверь, открыл окованный сундучок и стал выкладывать на стол горки из монет.
— Слушайте меня внимательно, гренадеры. Оклад вам полагается самый малый для нижних чинов — племянничий. Будете получать двенадцать рублей в год потретно.
— То есть? — не понял я.
— Три раза в год, — пояснил Касаткин.
— Выходит по четыре рубля, — подсчитал я.
— Нет, — помотал головой Касаткин. — Вы будете строить гренадерский мундир, я выдам вам на руки денежный вычет из вашего жалованья, около пяти с половиной рублей. На эти деньги вы должны приобрести всю необходимую амуницию, потом узнаете какую. Они вычитаются из годового жалования, которое составит в итоге меньше семи рублей.
Я присвистнул. Выходит, мы должны себя одевать за свой же счёт. Для меня, привыкшего к выданным со склада бесплатным армейским гимнастёркам — х/б и п/ш, 'афганкам', сапогам, ботинкам-берцам, головным уборам, шинелям и прочее — это было в диковинку. Зарплата худеет на глазах.
— Есть ещё и вычеты за медикамент: каждую треть по четыре копейки, — продолжил нагнетать обстановку Касаткин. — А ежели кто из полку убежит или дезертирует, с каждого солдату ещё по копейке. Правда, это больше армейских частей касается. В гвардии беглых не бывает. Но я счёл нужным предупредить на всякий случай.