Более-менее меткая стрельба на расстоянии около ста метров, с дистанции шагов в триста можно даже не целиться, толку никакого. Пруссаки те вообще учатся палить на ходу, а потом бросаются в штыковую атаку.
Конечно, после 'калаша' фузея кажется жуткой архаикой, но ничего лучше пока не придумали. На вооружение русской армии это гладкоствольное ружьё с кремневым замком, называвшимся 'французским батарейным', попало недавно — несколько лет назад, правда, полностью перевооружить всё войско не успели, и некоторые части снабжаются устаревшими мушкетами. Но на гвардии не экономят, мы получаем только лучшее. Кстати, такая конструкция замка считается самой передовой в Европе, так что наши генералы порой нос по ветру держат.
Срок службы фузеи десять лет. Раз в два года полку получает сумму на ремонт. Ипатов постоянно проверяет наше оружие, если находит 'разстрел' или раковину, фузеи заменяются. Армейские стоят два рубля пятьдесят копеек, гвардейские подороже на целый рубль. Лёгкими их не назовёшь, в среднем весят килограммов пять с половиной.
Я повесил ружьё на ремень и стал прохаживаться по караульному пятачку. Может, гусиным шагом пойти, чтобы согреться… Физкультура — она в любой ситуации выручит.
Дома я постепенно устроил импровизированный тренажёрный зал, из всякого барахла соорудил штангу, гантели, гири.
Как только выдавалась свободная минутка — упражнялся. Тело настоящего фон Гофена и раньше то рыхлым было не назвать, а теперь так раздалось, что мундир враз сделался тесным. Хорошо, Чижиков предупредил, чтобы я одежду посвободней заказывал: в непогоду поддевать лишнюю пару нательного белья.
Мускулы росли как на дрожжах, и это без всяких анаболиков, энергетических коктейлей и прочих хитростей. Не ожидал настолько стремительных результатов. То ли предрасположенность такая, то ли какие-то неизвестные факторы действовали. Бицепсы превратились в банки, трицепсы запузырились, на прессе отчётливые квадратики проступили. Таким я ещё никогда не был. В зеркало смотрел и глазам не верил.
Карл сначала посмеивался, но потом враз посерьёзнел, когда хорошенько меня в бане разглядел. Ему стало завидно, и с тех пор мы занимались вдвоём.
Теперь я выглядел здоровей Чижикова, раньше считавшегося самым крупным среди гренадер, а значит во всём полку. Он был выше меня, но куда худощавей.
С моей лёгкой руки ещё несколько человек заразились тяжёлой атлетикой, но не у всех хватало терпения. Многие быстро остывали и прекращали занятия.
Ипатов одобрил мою 'методу' и стал прививать среди гренадер. Так волей-неволей я стал готовить среди измайловцев будущих 'мистеров Вселенная'.
Кроме того, с моей подачи в полку прижились и некоторые жаргонные словечки, такие, как скажем, 'мажоры'.
В полку хватало богатых солдат-дворян. Некоторые имели в Петербурге собственные дома, приезжали в полковой двор на роскошных экипажах с гайдуками на запятках, носили не знавшие грязи мундиры из дорогого сукна, украшали уши золотыми серьгами, а пальцы рук перстнями с переливающимися бриллиантами.
В нашем гренадерском капральстве третьей роты был только один 'богатенький Буратино' — князь Тадеуш Сердецкий, выходец из знатного польского рода. Его отец чем-то приглянулся Петру Первому, и Сердецкие на долгое время вошли в фавор. Кто-то из них служил даже при Екатерине Первой в знаменитой кавалергардской роте, при Анне Иоанновне её распустили. Самый младший — белобрысый, рослый, с капризной складкой тонких губ и огромными, похожими на веер ресницами, попал к нам.
Он делал карьеру при дворе и в полку появлялся редко. Его папа ежемесячно отваливал ротному кучу денег, и Басмецов смотрел сквозь пальцы на то, что в строю вместо Тадеуша стоит его крепостной — тоже поляк по имени Михай.
Как-то раз я в сердцах назвал Сердецкого мажором, другим гренадером это понравилось. Они подхватили и понеслось. Даже семёновцев с их 'красавчиками' заразили.
Я так увлёкся воспоминаниями, что не сразу сообразил — у ворот творится что-то неладное. Оттуда пулей летел подчасок. Он заскочил в штаб, вытащил оттуда трясущегося капитана и взволнованного Ипатова, они побежали втроём. Толстой на ходу пригрозил мне кулаком. Не зная, что и подумать, я вытянулся во фрунт и сделал фузеей на караул.
Ворота распахнулись, на полковой двор вошла многочисленная процессия с факелами. От набившегося народа враз сделалось тесно, как на торжке в базарный день. Впереди всех шагала высокая полная женщина с гордо поднятой головой. По бокам её сопровождали двое в роскошных одеяниях. Одного я узнал сразу — это был Густав Бирон. Он что-то говорил женщине на ухо, та слушала его внимательно, одобрительно кивая. Второй уступал Густаву ростом, но в его внешности были общие черты с подполковником. Любой мог без труда распознать в них родственников.
'Фаворит пожаловал', — без труда догадался я. Братья есть братья, кровное родство даёт о себе знать.
Процессия направилась в сторону штаба. Внезапно, женщина остановилась и подошла ко мне.
Внезапно, женщина остановилась и подошла ко мне. Я замер, перестал дышать. Сама императрица Анна Иоанновна обратила на меня внимание.
— Кто этот Голиаф? — в голосе царицы слышалась отдышка, однако смотрела она с нескрываемым интересом.