К счастью, дом этот располагался в преизрядном отдалении от остальных, огонь не угрожал перекинуться на другие строения. Ветер иногда подхватывал горящие обломки, они снопом искр падали в сугробы и с шипением, выпуская струйки дыма, гасли.
'Пожарных' хватало и без меня. Гвардии хоть и вменялось оказывать посильную помощь в тушении пожаров, но это был не наш участок, и я мог с лёгким сердцем идти домой.
Но что-то заставило остановиться, а потом подойти к трём погорельцам.
Они подавлено молчали, лишь мужчина иногда шевелил губами, шепча то ли молитву, то ли ругательства. Внезапно девочка оживилась:
— Папочка, там же Митяй, — истошно закричала она, указывая рукой в сторону чадящих окон второго этажа.
'Митяй, Дмитрий', — пронеслась у меня в голове.
Неужели…
— Что ты сказала, девочка, повтори, — закричал я, чувствуя, что волосы на голове становятся дыбом. Не позавидуешь человеку, заживо горящему в охваченном пожаром доме.
Отец девочки по-прежнему обреченно стоял, будто каменный истукан. На лице его не появилось ничего, ни капли сострадания.
Шок, понял я.
Девочка увидела во мне спасителя, ринулась в мою сторону и с мольбой кинулась в ноги:
— Спасите Митяя, добрый человек, век за вас молиться буду. Он же маленький несмышленый, месяц всего исполнилось.
'Так он совсем кроха', — ахнул я.
Но почему родители малыша не могут прийти в себя? Неужто сдались и не хотят бороться за ребёнка. Если та женщина — мать, почему не кидается в огонь, разве может она просто стоять и смотреть, ничего не придпринимая? Какая же она мать после этого!
— Где он? — подняв девочку с колен, произнёс я.
— В моей комнате, — стуча зубами от страха, заговорила она, — на втором этаже. У него колыбелька маленькая с ручкой. Я там его оставила, забыла, когда всё началось.
— Ты его забыла?! — вскричал я, ещё сильнее напугав девочку.
Она снова бухнулась на колени, обхватила мои ноги и заголосила:
— Спасите Митяя, дяденька. Христом умоляю!
— Цыц, девка, потом ныть будешь, — приказал я, бросился к ближайшему мужику с ушатом, окатил себя с ног до головы ледяной водой и ринулся в сплошную стену огня.
Стараясь не дышать, добежал до охваченной пламенем лестницы, поднялся по обуглившимся ступенькам, надеясь, что они выдержат и не обломятся под моим весом.
Дым выедал глаза, я с кашлем, будто чахоточный, двинулся вперёд и наткнулся на препятствие в виде покосившейся двери. За ней слышалось жалобное попискивание. Митяй, сообразил я. Догадка придала сил. Я разбежался и выбил ногой дверь. Она с грохотом упала, из освободившегося прохода полыхнул столб огня. А чтоб тебя! Пламя едва не обожгло лицо. С потолка посыпались искры как с электрода сварщика. Они немилосердно жглись. И будут у тебя, парень, волдыри размером с пятак. Это в лучшем случае, а в худшем… нет, об этом лучше не думать. Жизнь человеческую надо спасать, тем более, если младенцу всего-то месяц. Чего он видел, кроме мамки-кормилицы?
С неба звёздочка упала, прямо милому в штаны… Я ругнулся и осторожно подобрался к тому, что вполне могло быть девичьей спальней. Попискивание раздавалось из миниатюрной колыбельки, больше походившей на корзинку для грибов. Странные здесь обычаи. Где детская кроватка, люлька там какая-нибудь? Неужто ребёнка в таком, даже назвать, как не знаю, держат?
Ладно, терпи пацан. Раз не задохнулся, значит, есть ещё шанс отметить и последующие дни, и месяцы рождения. Надеюсь, жизнь у Митяя будет долгой и счастливой. Я почитай тебя с того света вытащил. Только потерпи чуток.
Я схватил колыбельку за ручку, нырнул в дым и, кашляя во все лёгкие, выскочил на улицу. Свежий морозный воздух стал самой лучшей наградой.
Увидев меня с корзинкой, девочка едва не вырвала её из рук, радостно причитая, вытащила из колыбельки скулящий свёрток, развернула его, и я увидел… лопоухого щенка, виляющего хвостиком.
.. лопоухого щенка, виляющего хвостиком.
— Спасибо вам, дяденька, — прошептала она. — Вы спасли мою собачку. Я так вам благодарна.
— Это и есть твой Митяй? — как веслом оглоушенный, спросил я. — Выходит, я рисковал из-за собаки?
— Ну да, — удивленно подтвердила девочка. — Папенька мне его подарили на именины. Прелестный щеночек. Я его так люблю.
И она уткнулась носом в короткую шерсть собачки.
— Дела, — протянул я и пошагал прочь.
Не знаю, каким чудом эта история дошла до роты, но с той поры надо мной не раз подшучивали сослуживцы.
В марте нового 1736 года я благополучно прошёл баллотировку и стал капралом. Жалование моё увеличилось до восемнадцати рублей в год, но реально, после всех вычетов выходило меньше тринадцати. Ипатов перешёл в подпрапорщики и командовал теперь фузелерами, однако по старой дружбе навещал нас и наблюдал за тем, как проходит учёба моих молодцов.
Повышение по службе я отпраздновал вместе с Карлом. Мы нашли трактирчик, похожий на кафе из моего прошлого: с чистыми столами, покрытыми клетчатой скатертью, посеребренными приборами, барной стойкой, с официантками с кружевными передниками и обольстительной улыбкой, и посидели за лёгким ужином, побаловав себя десертом из мороженного. Это была дань охватывавшей меня время от времени ностальгии.