— Так точно-с, барон курляндский Дитрих фон Гофен, — подал голос бледный.
Смотри-ка, успел войти в курс дела.
— Барон, — скривился подпрапорщик.
Похоже, мой титул здесь не котировался.
— Раздевайся, душегуб, — сердито приказал человечек.
— До трусов что-ли, — усмехнулся я, вспомнив визиты в поликлинику из той, прошлой жизни.
Вместо ответа с меня сорвали верхнюю одежду, оставив лишь в нательной рубахе и исподних штанах, стянули сапоги. Каменный пол был сырым и холодным. Пока служивые ретиво срезали пуговицы и выворачивали карманы, я стоял и поёживался. Происходящее вновь казалось каким-то абсурдом.
Что же такое происходит? То, что я каким-то образом угодил в прошлое — факт не вызывающий сомнений, но почему это произошло, причём именно со мной? Чем я лучше или хуже других? И как можно вырваться обратно, в родной двадцать первый век?
Закончив надругательство над вещами, служивые вытолкнули меня в коридор. Я увидел растерянного Карла, которого ждала та же участь, ободряюще подмигнул и двинулся, понукаемый нетерпеливыми конвоирами. Мы прошли по лестнице, спустились в полуподвал. От едкого дыма резало глаза, холод сковал конечности, заставляя зубы отбивать чечётку. Я ступал босыми пятками, чувствуя, как ледяные иголки начинают колоть их всё выше и выше.
Мы добрались до крайней камеры.
— Стой, — приказал человечек.
Он поковырялся ключом в замке, пока один из караульных светил факелом. Дверь со скрипом отворилось. Я удивился, что она такая маленькая, мне бы пришлось согнуться пополам, чтобы пройти.
— Добро пожаловать, господин хороший, — со смешком произнёс подпрапорщик.
— Я так понимаю, что встреча с адвокатом мне не светит.
— Иди уж, не заговаривай зубы, — мощным толчком меня запихнули в камеру.
Из проёма полетели мои вещи, причём сапоги угодили прямо в лоб. Я стал поспешно одеваться, чтобы не потерять остатки тепла. Не хватало ещё заболеть. Вряд ли здешняя медицина практикует что-то иное, кроме пускания крови.
Дверь захлопнулась. Я остался один в абсолютной кромешной темноте. Попробовал распрямиться, но понял, что потолок находится слишком низко, на ощупь нашёл что-то вроде лежака и попытался лечь во весь рост. Увы, в длину комната была ничуть не больше. Ноги упёрлись в стену. Пришлось свернуться калачиком.
Сырой лежак не добавлял комфорта. Одежда мигом промокла, стала противной и липкой. Я сжался в комок и стал греться внутренним теплом.
Я сжался в комок и стал греться внутренним теплом. Да, попал ты, Гусаров, как кур в ощуп. Выбор изумительный. Если к утру не окочуришься, сдохнешь от пыток. В справедливый и гуманный суд я перестал верить ещё в детстве.
Внезапно дверь отворилась. Я приподнялся на лежаке и увидел, что в камеру вошёл посетитель, в руках у него была свечка с дрожащим пламенем на конце.
— Игорь Николаевич Гусаров? — осведомился он.
— Да, — машинально кивнул я и тут же замер, поражённый догадкой. Здесь я был бароном фон Гофеном.
— Откуда вы знаете моё настоящее имя?
Глава 5
— Очень просто, я — тот, кто устроил ваш перенос в это время, — нерадостно усмехнулся он.
— Мне вас сразу придушить или помучить? — зло спросил я.
— Игорь Николаевич, право слово, что за разговоры между интеллигентными людьми? Я, конечно, понимаю, что хорошего в нынешнем положении мало, но тут не столько моя вина, сколько стечение обстоятельств. Позвольте, я лучше с вами на лежанку присяду. Другой мебели здесь всё равно нет. Нам предстоит серьёзный разговор, а ноги у меня не железные.
Улыбка с его губ исчезла. Подул сквозняк. Пламя свечи вспыхнуло ярче. Я успел разглядеть виновника своих бед — вроде не старого, лет сорок, но уже седого; с бородкой, прозванной шкиперской — в шестидесятых годах двадцатого века такие любили носить и физики, и лирики. Невысокий и очень худой, будь на пять килограммов меньше — вообще б не отбрасывал тени. Немного впалые глаза лучились бездонной добротой. Прямо живое воплощение святого сподвижника. И очень приятный, источающий обаяние голос. Ему бы на радио работать, новости о финансовом кризисе рассказывать, чтобы люди сразу в банки рубли на доллары менять не бегали.
— Присаживайтесь, — предложил я, освобождая место. — Рассказывайте, каким образом довели меня до цугундера.
— Что касается тюрьмы, то вы уж сами постарались, без моей помощи, — он поёжился. — Холодно у вас.
— Ну, так, не у тёщи на блинах.
— Да, — седой приподнялся и едва не стукнулся макушкой об потолок, — забыл представиться. Приношу извинения за невежливость. Я — Ка эР, — по первым буквам сокращение от 'корректор реальности'. Для простоты можете звать меня Кириллом Романовичем.
— Не могу сказать, что мне очень приятно.
— Игорь Николаевич, не дуйтесь, как мышь на веник. Фортуна в моём лице подарила вам невероятный шанс. В ваших руках ни много, ни мало — судьба страны. Вы патриот?
— Скажем так: есть слова, которыми бросаться не принято. 'Патриот' относится к их числу. Родину не выбирают, Родину любят. Я люблю Россию, не уверен, что взаимно.
— Рад, что не ошибся в вас, Игорь Николаевич. Дело в том, что для выполнения миссии нужен человек вроде вас — тот, кто способен на многое, зная, что в итоге он не получит награды. Это редкое качество. Не стану мучить статистикой, а она у меня имеется, причём весьма подробная, но скажу, что именно русские в большинстве своём смогли выработать такое почти фатальное самопожертвование. Наверное, поэтому история безжалостно прошлась по России паровым катком. Практически все социальные модели отрабатывались на вашей стране, чтобы воплотиться потом с учётом допущенных ошибок в других государствах и не только… — он многозначительно замолчал.