— Не говори, Матвеич. Видать им у себя совсем несладко стало, вот и бегут к нам, будто тараканы какие. Жадные: что рупь, что копейку — под себя норовят утащить. А нашему Ваньке деревенскому достаётся: корми-пои оглоедов, до юшки из носу надрывайся, а они на шею сядут и тебе же батогов всыплют за добро твоё. Сволочи!
— Немцы, я тебе скажу, разные бывают. Требовательные, вечно недовольные, по сторонам рыскающие, но к аккуратству приучены и остальных приохотить хотят. Этого от них не убавишь. Слово своё завсегда в ответе держат. Ежели скажут что, сделают. А то что злые как собаки, так иной русский трёх немчур стоит. Был у нас поручиком Иванов — ты его не застал, молод ещё, — из дворян тверских, по фамилии русак-русаком, а сколько солдатского брату через его пострадало. Вор настоящий был. Полуроту голодом заморил. Вечно у него на солдатский котёл денег нету, на мундирное платье — шиш да кукиш. Оголодали, истрепались. Из остатних рот над нами поперву смеялись, а потом жалеть зачали. И жаловаться некому — начальству до тебя никакой охоты вникать нету. Мы волком выли. А уж как нас не любил! За любую мелочь бил боем, особливо как выпьет. Чуть что — сразу в зубы. Рожа, говорит, твоя не нравится. Как его от нас перевели в другую часть, так мы всем ротным миром свечки в церкву поставили. Не знаю, кто сейчас от энтого Ироду муку принимает.
Нам поневоле пришлось стать слушателем их беседы. Карл по большей части молчал, изредка тяжело вздыхая. Не таким, очевидно, он представлял себе въезд в Петербург.
— Что с нами будет? — шепнул я.
Конвоировавший солдат покосился, но ничего не сказал. Видимо, указаний препятствовать разговорам, не давали.
— Скорее всего, отвезут в русскую Бастилию. Я слышал, в Петербурге на острове стоит крепость, в казематах её содержатся узники. Люди гниют заживо от великой сырости и ссылку в вечно холодную Сибирь принимают за избавление.
— Петропавловская крепость, что ли? — догадался я.
— Наверное, — пожал плечами Карл.
Я бывал в ней всего раз: после демобилизации — поезд уходил поздно, у меня была уйма времени, которое посвятил прогулкам по одному из самых красивых городов мира, посетил Артиллерийский музей и Петропавловскую крепость, они располагаются напротив. Помню бастионы, смотровые площадки, спуск к пляжу — зимой, говорят, там любят плавать 'моржи', памятник Петру I, пушку, стреляющую в двенадцать часов дня. Экскурсоводы показывали казематы, открывали дверцы камеры, впускали внутрь, предоставляя возможность ощутить себя в шкуре арестанта, рассказывали о знаменитых узниках — царском сыне Алексее, княжне Тараканове, декабристах.
Впечатление давящего пространства больших — шагов по десять в диагонали — камер запомнилось надолго.
Крепость располагается на Заячьем острове, размером метров семьсот в длину и без малого полкилометра в ширину. Экскурсовод, полная женщина в клетчатой юбке насмешила, сообщив, что шведы называли остров Весёлым. Кстати, им представилась возможность оценить иронию судьбы по достоинству, ибо одними из первых строителей стали захваченные в плен солдаты Карла XII. Их кости легли в фундамент будущей Северной Пальмиры наряду с костями простых русских и украинских мужиков.
Туда нас и везли.
Мне стало интересно, и я присел, чтобы лучше видеть.
Петропавловка, в которую нас доставили, не очень походила на ту, из экскурсии. Её не успели достроить, работа кипела одновременно в нескольких направлениях, многих, ставших привычными, сооружений не было даже в проекте.
Я увидел Кронверк — земляные валы в виде короны, защищавшие крепость от нападения с суши, позднее их снесли, построив на этом месте здание, в котором хранятся реликвии русской армии.
Мы въехали в открытые ворота с двуглавым орлом. Телеги прогромыхали по мосту через выкопанный ров и остановились возле одноэтажного серого особняка. Должно быть, нас заметили в окно и из подъезда с нависающим козырьком вышли двое — первый, самый представительный — в штатском тёмно-синем камзоле с воротником-жабо, смуглый, суетливый в движениях. Второй — военный: статный, высокий, с холёным скучным лицом. Гадать нечего: гражданский — чиновник Тайной канцелярии, с ним — дежурный офицер. Мелкие злые глазки штатского впились в меня, сверля будто дрелью. Я понял, ничего хорошего нам не светит.
Сержант Борецкий подошёл и стал докладывать, от волнения сбиваясь и глотая звуки.
— Престань мямлить, размазня, — оборвал штатский.
— Дык я это… — ещё сильнее испугался Борецкий.
Офицер скривился. Он со скучающим видом теребил рукоятку шпаги и едва не зевал. Похоже, ему давно всё набрыдло.
— Где твой командир? — рассержено спросил чиновник.
— Обещался завтра прибыть. С самранешнего утра туточки будет, не сумневайтесь. Сёдни ему надо с докладом у начальства быть. Так горевал, что самлично придти не могет.
Борецкий как мог отмазывал капитана.
— Кто эти двое?
— Немцы какие-то. Мы случайно увидели, как они на тракте покрошили капрала Преображенского полка Звонарского и двух лакеев его.
— А что ж не вмешались?
— Дык не успели мы. Поначалу думали: господа баловством занимаются, шпажному бою репетируются. Ан вон оно как — до смертоубивства дело дошло.