С начала нашего побега прошло минут десять, и я принял ее слова за шутку.
— Как ты долетала? — спросил я, останавливаясь возле нее.
— Зимой летать плохо, очень холодно и у вас мужчин какая-то неудобная одежда, — ответила она как-то слишком неэмоционально.
— Ничего, привыкнешь. А теперь берем ноги в руки и вперед шагом марш. Нам до утра нужно уйти так далеко, чтобы завтра нас не смогли догнать по следам.
— Только можно, я сначала немного отдохну? — попросила она. — Почему-то я очень устала.
Глава 11
Только к утру, мы вышли на какую-то разъезженную дорогу. Мороз за ночь усилился, и Маша сильно мерзла. Последние два часа она шла, что называется, на автомате, и почти не разговаривала. Видно было, как ей тяжело дается ходьба по лесу, но я ничем ей помочь не мог. Мне пришлось нести на себе оружие и припасы, так что я мог подбадривать девушку только бодрым словами.
— Скоро будет большое село, — наобум Лазаря пообещал я, — там отогреемся и отдохнем.
Княжна уже едва переставляла ноги, но терпела и не жаловалась. Я надеялся, что после рассвета нам попадется какой-нибудь гужевой транспорт, но мы уже шли по дороге около часа и не встретили ни одного экипажа.
— Прости, но я дальше идти не могу, — сказала девушка и начала оседать прямо на проезжую часть.
— Хорошо, давай отдохнем, — вынуждено согласился я. — Садись на мешок, а то простудишься.
Маша сидела, закрыв глаза, я стоял над ней и не представлял, как выкрутиться в этой ситуации. Температура была умеренная градусов двенадцать-пятнадцать ниже нуля, при ходьбе мороз почти не ощущался, но стоило надолго остаться на месте, и сразу начинали стыть ноги. Я уже подумывал, развести костер, все-таки хоть какое-то тепло, как вдалеке показался небольшой одноконный экипаж.
— Посмотри, кто-то едет! — бодро сказал я девушке.
Маша с трудом подняла веки и равнодушно посмотрела на дорогу. Видимо она так устала, что на эмоции уже не хватало сил. Экипаж приблизился, и я успел оценить и недорогую лошадь, и кустарный крытый выгоревшей рыжей кожей возок. Я махнул рукой, с просьбой остановиться. Кучер, пожилой человек в солдатской шинели и крестьянской шапке натянул поводья и придержал лошадь.
Дверка экипажа медленно открылась и показалась голова молодого человека в военной форме с воспаленными, лихорадочно блестящими глазами. На вид ему было лет двадцать. Кроме больных глаз, я обратил внимание на зеленоватую бледность лица и бескровные губы.
— Здравствуйте, господин лейтенант, — поздоровался я, — мы с товарищем попали в беду, он заболел, и не может идти. Вы не могли бы довести нас до ближайшего села?
Молодой человек ответил на приветствие, и болезненно сморщившись, сказал, что, конечно, он нам поможет, но в его возке трое не уместятся. Это было чистой правдой, тот был такой крохотный, что и двоим, там было тесно.
— Я могу сесть с кучером, — предложил я, оценив, что на козлах двоим поместиться вполне возможно.
— Ну, если вас это устроит, — сказал путник, — то милости прошу. Я бы уступил вам свое место, но сам болен…
— Спасибо, мне будет удобнее сверху, — так же учтиво, ответил я.
— Савельич, помоги господину…
— Крылову, — подсказал я.
— Савельич, помоги господину…
— Крылову, — подсказал я.
— Господину Крылову поднять его товарища.
Савельич пробурчал что-то недовольное себе под нос, прямо как его известный по «Капитанской дочке» Пушкина тезка, слез с козел и помог мне поднять Машу. Она совсем расклеилась и почти не реагировала на окружающее. Мы с кучером под руки подвели ее к возку и посадили рядом с молодым человеком. После чего закрыли снаружи дверцу, и я со всем своим барахлом взобрался на козлы.
Савельич вернулся на свое место и тронул лошадь вожжами. Та с трудом сдвинула с места потяжелевший экипаж и пошла неспешным шагом.
— Далеко путь держите? — спросил я кучера.
— В деревню, везу молодого барина лечиться, — ответил он. — Его под Малоярославцем француз ранил, чуть насмерть не убил. Там столько народа полегло! Видимо-невидимо.
Мужик горестно вздохнул, снял шапку и перекрестился.
— Куда его ранили?
— В грудь, не чаю уж живым довести. Вот матушке будет горе, если молодой барин помрет. Один он у нее на свете, можно сказать, свет очей! Дохтура лечили, лечили, да видно не смогли с раной совладать, домой помирать отпустили. Эх, грехи наши тяжкие, и за что люди такое страдание друг другу делают.
— Ничего, может еще и выздоровеет, — сказал я, — парень он молодой, здоровый.
— Кабы так, только, боюсь, не довезу живым. Что барыне тогда скажу…
— А далеко ваша деревня?
— Теперь уже близко. Думаю, до ночи доедем. А вы, барин, куда направляетесь?
— Нам далеко добираться, пешком не дойти. Вот оказались без лошадей, да еще и товарищ заболел.
— Это плохо в дороге хворать, не рана у него?
— Нет, просто измучился и ноги стер. Не знаешь, далеко до ближайшего села?
— Скоро будем. Село не село, церковь у них еще в прошлом годе сгорела, но трактир есть, можно чая попить и обогреться.
— Вот и хорошо. Я заодно твоего барина посмотрю, может, помогу чем.
— Так ты что, не барин, а лекарь? — сразу перешел на ты, Савельич.