Я хотел его застрелить, но не успел, нас догнал второй всадник и тоже разрядил пистолет в пустую кибитку. Вслед за ними затрещали следующие выстрелы. Наших лошадей напугала стрельба, и они рванули вперед. Пришлось вцепиться в вожжи обеими руками. Я элементарно не понимал, что происходит. Преследователи почему-то стреляли не в меня, а в экипаж.
Вдруг все стихло. Я оглянулся через плечо. Кавалькада, отстрелявшись, развернулась назад и неспешно удалялась. Мы уже приближались к центру села, и дорога пошла на крутой подъем к храму. Это немного сбило лошадей с дыхания, они пошли тише и начали слушаться вожжей. Остановил я их почти возле церкви.
Стрельба разбудила все село. Собаки надрывались в подворьях и со всех сторон к церкви сбегались полуодетые люди. Позже выяснилось, что никаких французов местные жители в глаза не видели, о войне только слышали и торопились не пропустить редкое зрелище.
Вышел и батюшка в рясе надетой прямо поверх ночной рубашки и опорках на босу ногу. Вокруг нас быстро собралась толпа. Мне пока было не до разговоров и объяснений, я рассматривал расстрелянную кибитку. Изрешетили ее так, как будто стреляли из автомата, причем явно целились в седоков. Маша молча стояла рядом, переживая случившееся. Спросить меня она ни о чем не могла, мешали зрители, хмурилась, и ковыряла пальцем пулевые отверстия.
У меня уже появилась версия произошедшего, как казалось наиболее логичная. У нападавших был приказ убить только пассажиров и не трогать кучера. То, что княжне приспичило прокатиться на воздухе, спасло ей жизнь.
Когда крестьяне осмотрели расстрелянный экипаж, внимание переключилось на пассажиров и священник, как самый авторитетный здесь человек, спросил, кто мы такие и что собственно произошло. Пришлось сходу придумывать правдоподобную историю. Я назвался управляющим курского помещика, а Машу представил как своего племянника, благо под ее романтической одеждой определить пол было невозможно. Объяснил, что мы ездил по торговым делам, в дороге у нас заболел и умер кучер, потому мы с племянником были вынуждены сами править лошадьми. При въезде в деревню на нас напали разбойники, и нам с трудом удалось от них ускакать.
Рассказ получился вполне правдоподобным, и ни у кого не возникло сомнений в моей искренности. Раздетые люди начали мерзнуть на ночном ветерке, никаких интересных событий не происходило, и любопытные начали расходиться. Батюшка тоже было, попрощался и собрался вернуться дом, но христианское милосердие вовремя постучалось в его сердце и как добрый самаритянин, он предложил нам ночлег.
Я, само собой, тут же с благодарностью согласился и, взяв лошадей под уздцы, повел на поповский двор. Они уже совсем успокоились, не в пример Маше, которая как только мы остались вдвоем, набросилась на меня с упреками:
— Что ты еще выдумал, какой я тебе племянник, как я теперь смогу раздеться, у меня под плащом платье!
— Откуда я знал, во что ты одета, — огрызнулся я.
— Мне что нужно было сказать попу, что ты княжна в мужской шляпе или карбонарий? Просто скажешь, что не можешь раздеваться.
— А как я буду ходить в доме с покрытой головой?!
— Тогда давай откажемся здесь ночевать! Нужно было одеваться по-человечески, тогда бы и не было никаких вопросов! — попытался я как-то решить проблему. — Поехали дальше!
— Никуда я ночью не поеду, ты, что не понял, меня пытались убить! Не иначе братец постарался! К тому же я на ходу засыпаю! — продолжала сердиться княжна.
— А я еще и есть хочу, у меня со вчерашнего утра крошки во рту не было. Давай как-то приспосабливаться, в дороге еще и не то может случиться.
Я передал лошадей и экипаж заботам поповского работника. Он недовольный тем, что его побеспокоили, ворча под нос, повел их на конюшню, а мы направились в дом священника.
Жил батюшка в большой крестьянской избе пятистенке в спартанской простоте. Никаких новомодных мебелей у него не было, спали домочадцы на лавках и полатях, ели за одним большим столом. Кроме людей в избе содержалось пара телят, так что и запах здесь был соответствующий.
Попадья, кряхтя и что-то шепча, я надеялся, что не проклятия, а молитвы, запалила дешевую сальную свечу и, не скрывая звучных зевков, предложила нам ужин. Я поблагодарил и отказался. Разводиться с едой явно не стоило, и так наше присутствие было в тягость.
— Места у нас мало, самим спать негде, батюшке что, назовет людей, а как спать уложить все на мне, — бормотала попадья, шлепая босыми ногами по полу. — Вам где стелить? — спросила она, почесывая под посконной рубахой поясницу. — Клопы, проклятые заели, спасу от них нет!
— Не знаю, где вам удобно, — ответил я, уже жалея, что не попросился ночевать у кого-нибудь из крестьян.
— Так, где ж удобно-то, — сердито, сказала она, — на печи дети спят, на полатях мы с батюшкой, на лавке работник. Разве что с парнишкой на полу ляжете?
— Я на пол не лягу! — прошептала мне на ухо княжна.
Попадья услышала и предложила:
— Разве что в холодной горнице вас положить? Там и клопов нет.
— Там совсем не топлено? — осторожно спросил я.
— Кто ж зимой горницу топит? — удивилась она. — Чай дрова сами в огороде не растут, их в лесу рубить надо. Может и правда там студено спать будет. В баню пойти спать не хотите? Там полки есть, и мы сегодня днем мылись, наверное, еще не выстыло?