— Ваша правда, дружище, — согласился Томми. — Удивляюсь, к чему нас
заставляют это делать. По-моему, Совет по охране детства должен был бы
вмешаться. Для ребенка моих лет и неестественно и неприятно соваться под
ноги взрослому громиле, когда он занят делом, и предлагать ему красные санки
и коньки, лишь бы он не разбудил больную маму. А посмотрите, что они
заставляют вытворять громилу! Кажется, редактор должен бы знать… э, да что
толку!
Громила вытер руки о скатерть и, зевнув, поднялся с места.
— Ну, давай кончать, — сказал он. — Благослови тебя боже, мой мальчик,
ты нынче не дал человеку совершить преступление. Бесси станет молиться за
тебя, когда я попаду домой и распоряжусь на этот счет. Больше я не ограблю
ни одной квартиры — по крайней мере до тех пор, пока не выйдут июньские
журналы. Тогда придет черед твоей сестренки — она застанет меня, когда я
буду извлекать из чайника четырехпроцентные облигации С. Ш. А., и попытается
подкупить меня коралловыми бусами и слюнявым поцелуем.
— Напрасно вы жалуетесь, не вам одному плохо, — вздохнул Томми, сползая
с кресла. — Подумайте, ведь я никогда не высыпаюсь. Нам обоим достается,
старик. Я бы хотел, чтоб вам удалось вылезти из рассказа и в самом деле
ограбить кого-нибудь. Может быть, вам повезет, если мы попадем в
инсценировку.
— Вряд ли, — мрачно сказал громила. — Я, должно быть, всегда буду
сидеть на мели, если юные дарования вроде тебя будут пробуждать во мне
стремление к добру, а журналы — платить по выходе из печати.
— Очень жаль, — сочувственно сказал Томми. — Только я тоже ничем помочь
не могу. Это уж такое правило семейной беллетристики, что громиле никогда не
везет. Ему мешает или младенец вроде меня, или юная героиня, или в самую
последнюю минуту его сообщник, Рыжий Майк, припоминает, что служил в этом
доме кучером. Во всяком рассказе вам достается самая плохая роль.
— Ну, мне, пожалуй, пора смываться, — сказал громила, подхватывая
фонарь и коловорот.
— Вы должны взять с собой остаток курицы и вино для Бесси и ее мамы, —
спокойно заметил Томми.
— Да провались ты, ничего им не надо! — с досадой воскликнул громилам.
— У меня дома пять ящиков Шато де Бейхсвель разлива тысяча восемьсот
пятьдесят третьего года. — А ваш кларет пахнет пробкой. А на курицу они и
глядеть не станут, если ее не протушить в шампанском. Когда я выхожу из
рассказа, мне так стесняться не приходится. Кое-что зарабатываю иной раз.
— Да, но вы все-таки возьмите, — настаивал Томми, нагружая громилу
свертками.
— Спасибо, молодой хозяин, — послушно произнес громила. — Саул — гроза
вторых этажей — никогда тебя не забудет. А теперь выпусти меня поживей,
малец. Наши две тысячи слов подходят к концу.
Томми проводил его через холл к парадной двери.
Наши две тысячи слов подходят к концу.
Томми проводил его через холл к парадной двери. Вдруг громила
остановился и тихонько окликнул мальчика:
— А это не фараон там перед домом стоит и любезничает с девушкой?
— Да, — ответил Томми, — ну и что же из этого?
— Боюсь, как бы он меня не забрал, — сказал громила. — Не забывай, что
это беллетристика.
— Батюшки мои! — воскликнул Томми, поворачиваясь. — Идемте, я выпущу
вас черным ходом.
————————————————————
1) — Пародия на повесть Фрэнсис Бэрнет «Громила и Эдит» и
другие сентиментальные повести о раскаявшихся грабителях.
Мадам Бо-Пип на ранчо
Перевод И. Гуровой
У крошки Бо-Пип голосок охрип —
Разбежались ее овечки.
Не надо их звать: все вернутся опять,
Хвосты завернув в колечки.
(«Сказка Матери-Гусыни».)
— Тетя Эллен, — весело сказала Октавия, метко швырнув черными лайковыми
перчатками в важного персидского кота на подоконнике. — Я — нищая.
— Ты так любишь преувеличивать, дорогая Октавия, — мягко заметила тетя
Эллен, опуская газету. — Если у тебя сейчас нет мелочи на конфеты, поищи мой
кошелек в ящике письменного стола.
Октавия Бопри сняла шляпу и, обняв руками колени, уселась на низенькой
скамеечке рядом с креслом своей тетки. Но и в этом неудобном положении ее
тонкая, гибкая фигура, облаченная в модный траурный костюм, не потеряла
своей грациозности. Октавия тщетно пыталась придать требуемую
обстоятельствами серьезность своему юному, оживленному лицу и сверкающим,
жизнерадостным глазам.
— Тетя, милая, дело не в конфетах. Это самая настоящая, ничем не
прикрытая скучная нищета: меня ждут платья в рассрочку, чищенные бензином
перчатки и, может быть, обеды в час дня. Я только что от моего поверенного,
тетя, и: «Подайте, сударыня, бедной обездоленной! Цветы, мадам? Бутоньерку,
сударь? Карандаши, сэр, три штуки пять центов — помогите бедной вдове!»
Хорошо у меня получается, тетечка? Или я напрасно брала уроки декламации и
мое ораторское искусство не поможет мне снискать хлеб насущный?
— Постарайся хоть минуту быть серьезной, дорогая, — сказала тетя Эллен,
роняя газету на пол, — и объясни мне, что это значит.
Состояние полковника
Бопри…
— Состояние полковника Бопри, — прервала Октавия, сопровождая свои
слова надлежащим драматическим жестом, — солидно, как воздушный замок.
Недвижимость полковника Бопри — ветер, акции полковника Бопри — вода,
прибыли полковника Бопри — выбыли. Данной речи не хватает юридических
терминов, которые мне только что пришлось выслушивать в течение часа, но в
переводе они означают именно это.
— Октавия! — Было заметно, что тетя Эллен обеспокоена. — Я не могу
поверить. Он производил впечатление миллионера. И ведь его представили сами
де Пейстеры!
Октавия рассмеялась, затем обрела надлежащую серьезность.
— De mortuis nil (1), тетя, даже и конца поговорки. Милейший полковник
— какой подделкой он оказался! Свои обязательства я выполнила честно — вот я
вся здесь. Статьи: глаза, пальцы, ногти, молодость, старинный род, завидные
светские связи, — что и требовалось по контракту. Никаких дутых акций. —
Октавия подняла с полу газету. — Но я не собираюсь «хныкать» — так, кажется,
называются жалобы на судьбу, когда игра проиграна? — Она спокойно
переворачивала страницы газеты. — «Курс акций» — не нужно. «Светские
новости» — с этим кончено. Вот моя страница: «Спрос и предложение труда».
Посмотрим «предложение». Разве Ван-Дрессеры могут «просить»? Горничные,
кухарки, продавщицы, стенографистки…
— Дорогая, — голос тети Эллен дрогнул, — не говори так, прошу тебя.
Даже если твои дела в столь плачевном состоянии, остаются мои три тысячи…
Октавия вскочила и запечатлела звонкий поцелуй на нежной восковой щеке
чопорной старой девы.
— Тетя, душечка, ваших трех тысяч хватает только на ваш любимый
китайский чай и на стерилизованные сливки для кота. Я знаю, что вы будете
рады помочь мне, но я предпочту пасть с горних высот, подобно Вельзевулу, а
не бродить, как Пери, у черного хода, пытаясь услышать музыку. Я буду
работать. Другого выхода нет. Я… Ах, я совсем забыла. Кое-что уцелело в
катастрофе. Корраль, нет, ранчо в… ах да, в Техасе. Актив, как выразился
милейший Бэннистер. Как он был доволен, что может хоть про что-то сказать
«свободно от обязательств». Где-то в этих глупых бумагах, которые он
заставил меня взять с собой, есть описание ранчо. Я сейчас поищу.
Октавия нашла свою сумку и извлекла из нее длинный конверт с
отпечатанными на машинке документами.
— Ранчо в Техасе, — вздохнула тетя Эллен, — по-моему, больше похоже на
пассив, чем на актив. Ведь там водятся сколопендры, ковбои и фанданго. (2)
«Ранчо Де Лас Сомбрас, — читала Октавия ядовито-лиловые строчки, —
расположено в ста десяти милях к юго-востоку от Сан-Антонио и в тридцати
восьми милях от Нопаля, ближайшей железнодорожной станции.