Потрясение трупы было столь велико, а наши действия столь стремительны, что никто из демократически настроенной общественности не успел выразить не только протест, но даже порицание. Только на выходе неожиданно для себя мы попали под объектив телекамеры, и какой-то одетый в кожу молодой человек метнулся к нам с микрофоном.
— Что происходит?
— Конец света, — важно прокомментировал Ираклий Морава, влезая в салон машины вслед за вконец сбитым с толку режиссером.
Ловко воспользовавшись растерянностью журналистов, мы быстро скрылись с места преступления. Пинчук молчал еще минут пять, после чего разразился пышной тирадой в адрес представителей специальных служб, дойдя в своих обличениях аж до тридцать седьмого года. Василий, сидевший за рулем, на провокацию интеллигента не поддался и хранил гордое молчание.
Пауза, выдержанная компетентным товарищем, произвела на искушенного в системе Станиславского режиссера очень большое впечатление. Оставив в покое капитана он обрушил свой гнев на собрата по искусству, которого обозвал сексотом, Иудой и змеей, неосторожно пригретой на груди благодетеля. Ираклий не хуже Василия понимал значение мхатовской паузы в общении с агрессивно настроенным собеседником, а потому в ответ на все выдвинутые против него обвинения не произнес ни слова. Это царившее в автомобиле зловещее молчание подействовало на режиссера отрезвляюще, он, наконец, пришел в себя и попытался мыслить логически.
— Это что, розыгрыш?
— Не совсем, — снизошел до объяснений Ираклий Морава, — этим товарищам поручено меня охранять во время специального правительственного задания.
Пинчук засмеялся. Смех, правда, был натужным и неестественным. Будучи даровитым режиссером, Пинчук оказался никудышным актером, в чем и упрекнул его сидевший рядом Ключевский.
— Так это ты, Марк! — опознал соседа Пинчук, до сих пор игнорировавший нас с Ключевским в силу пережитого потрясения. — А вас, простите, как зовут?
Вопрос был обращен ко мне, и я, как человек воспитанный, не замедлил с ответом:
— Вадим Чарнота.
— Вы тоже из этих? — кивнул Пинчук на Василия.
— Нет, я по другому ведомству.
— Он бог Велес, — отозвался с переднего сидения Ираклий.
— Не морочь мне голову, ренегат! — огрызнулся в сторону драматурга режиссер.
— Вадим, — взмолился Ираклий, — покажи этому Фоме Неверующему пару магических фокусов, иначе он не успокоится.
Я не верил, что магия сработает в пропитанном скепсисом и атеизмом городе, а потому без раздумий произнес свое самое страшное заклятие «Мкрткртрчак». Увы, я ошибся в расчетах: заклятие сработало, да еще как. Во-первых, сверкнула молния и грянул такой гром, что потрясенный Василий не удержал руль и врезался на полном ходу в бампер идущего впереди роскошного «Мерседеса», во-вторых, мы с Марком мгновенно метаморфизировали до естественного для нас, но непривычного неискушенному глазу состояния. Обнаружив себя сидящим между двух волосатых чудовищ, даровитый режиссер Пинчук издал громкий вопль и потерял сознание. Но на этом наши неприятности не закончились, ибо обиженный нами «мерс» был под завязку набит крутыми ребятами, горевшими праведным гневом. Наше с Марком появление из салона проштрафившегося автомобиля не только разрядило скандальную ситуацию, но и рассосало возникшую было на дороге пробку. Мне даже не пришлось прибегать к своему знаменитому «крибли-крабли-бумс», поскольку наши оппоненты отказались от дискуссии раньше, чем я успел открыть рот, и ретировались с места происшествия со скоростью, вызывающей уважение. К сожалению, наши сильно увеличившиеся габариты мешали комфортному передвижению, и нам с Марком пришлось немного постоять на виду у теснившихся на тротуаре зевак, пока не произошла обратная метаморфоза.
— Инцидент исчерпан, — сказал ошеломленному Василию драматург. — Поехали.
— Я не могу! — истерично взвизгнул Пинчук. — Уберите от меня этих существ.
— Вот навязался псих на мою голову, — огорчился Морава. — Я тебя не узнаю, Валера, ты что, оборотней никогда раньше не видел?
— А ты видел? — огрызнулся Пинчук.
— Не только видел, но и отобразил в пьесе, которую ты собрался поставить. Я же тебе сразу сказал, Валера, — это реализм.
— Чтоб ты провалился, Ванька, со своим реализмом! — в сердцах воскликнул режиссер. — Я этого не переживу.
— Боже мой, с какими ретроградами приходится иметь дело.
— Я этого не переживу.
— Боже мой, с какими ретроградами приходится иметь дело. Прямо неловко перед компетентным товарищем.
— Но ведь можно же было предупредить, — слегка сбавил тон пристыженный Пинчук.
— Так я же тебе сказал, что ты сидишь рядом с богом Велесом. Сказал или не сказал? Так нет, тебе потребовались доказательства. Кретин! Из-за тебя мы чуть казенную машину не раздолбали.
— А этот, Ключевский?
— Перед тобою царевич Мрак сын Аталава, аристократ из Атлантиды. Мама у него была Белой Волчицей, оттого и недостатки во внешности.
— Хороши недостатки! — огрызнулся Пинчук.
— Ты на себя посмотри, — посоветовал Морава. — Тоже ведь не Аполлон Гиперборейский.
Минут пять режиссер Пинчук напряженно размышлял, видимо переваривал информацию, полученную от драматурга, но, наконец, его озарило: