— Так точно, — дружным трио отозвались Михаил с Василием и примкнувший к ним Морава.
На этом историческое совещание в кабинете генерала ФСБ было завершено. Василий предложил нам с Ключевским переодеться, чем вызвал решительный протест Моравы. Ираклий настаивал, чтобы апландские рыцари сохранили свой бравый вид и боевую раскраску.
— Не может русский языческий бог разгуливать по Москве в американских джинсах. Это профанация идеи, товарищ капитан.
— Да их же в милицию заметут с холодным оружием! — возмутился Василий.
— А вы на что? Вам генерал приказал прикрывать нас, вот и прикрывайте. Вызовите спецназ, наконец.
— Какой еще спецназ? — возмутился Михаил. — Ты в своем уме?
Но Ираклия, похоже, понесло. Он потребовал вертолет и истребителей для сопровождения. Тогда как компетентные товарищи смогли ему предложить только две машины, да и то не самых престижных марок. Морава собрался уже устроить скандал прямо здесь же на выходе из Конторы, и только после моего вмешательства сменил гнев на милость. В машине Василия разместились мы с Ключевским и обиженный на весь свет драматург. Мащенко с Сеней-Мордредом подсели к Михаилу. После чего мы, наконец, покатили по запруженным стальными конями улицам Москвы. Покатили, к слову, не очень быстро, то и дело застревая в пробках, что чрезвычайно раздражало импульсивного Мораву.
— Я вас умоляю, господа хорошие, разве ж это техника. Вот в Атлантиде, это да. Сел в деревянную телегу и полетел. А у этих даже мигалки нет. Чекисты называются.
— Ты ври, да не завирайся, — обиделся на драматурга Василий. — Телеги у него летают.
— Летают! Вон оборотни не дадут соврать.
Мы с Ключевским, однако, промолчали, дабы не обижать капитана и без того обиженного федеральным бюджетом. Я уж не говорю о том, что меня способ передвижения вполне устраивал. Только очень избалованные комфортом люди могут утверждать, что тридцать километров в час, это курам на смех. Попробовали бы они проскакать сорок верст по пыльным дорогом Апландии в седле или проскрипеть в карете, вот тогда бы они поняли, что все-таки есть разница между раем и адом. Я считал, что сейчас мы находимся в раю, Ираклий Морава крутил пальцем и виска и морщился от проникающей в салон автомобиля бензиновой гари. Но недаром же говорится, что все познается в сравнении.
— А мы куда едем? — встрепенулся Василий.
Но недаром же говорится, что все познается в сравнении.
— А мы куда едем? — встрепенулся Василий.
— К Пинчуку, куда ж еще, — немедленно откликнулся Морава. — Он с Поклюйским на дружеской ноге. Без него к Серапиону лучше не соваться, да еще в день ответственного концерта.
Гениальный столичный режиссер пребывал в творческом поиске. Это сразу бросалось в глаза даже такому неискушенному в театральном бытии человеку, как я. Небольшого роста полноватый человек бесновался в пустом зрительном зале и метал молнии в сторону притихшей сцены, где стыли истуканами несчастные артисты. Чем они прогневили Пинчука я так и не понял, но гнев громовержца был воистину страшен. Его побагровевшее от прилива крови лицо могло напугать кого угодно, но только не Ираклия Мораву. Драматург раскованной походкой приблизился к владыке театрального Олимпа и небрежно похлопал его по плечу. Мы ждали катаклизма с ударами по лицу, но, к счастью, все обошлось. Гениальный Пинчук опознал собрата по нелегкому ремеслу и сменил гнев на милость.
— А это ты, Ванька.
— Вот, Валера, — повел рукой в мою сторону Ираклий. — Прототип.
— Иди ты, — не поверил Пинчук. — А почему он одет так странно?
— Одет он согласно статуса. Я же тебя предупреждал, Валера, — это реализм, а ты опять ударился в постмодернистскую лабуду.
— Не смеши меня, Ираклий, какой может быть бог Велес в наше время.
— А Аполлон?
— Это ты про новый проект Поклюйского, что ли?
— Нет, это я про олимпийского бога Аполлона Гиперборейского.
— За что я тебя люблю, Ванька, так это за полный отрыв от нашей убогой действительности и умение воспарить душой в небеса. Учитесь, господа.
Последние слова предназначались, видимо, актерам, которые отреагировали на них судорожными вздохами.
— Поехали к Серапиону, Валера. Я хочу, чтобы ты проникся атмосферой истинного язычества и стряхнул с себя оковы вселенского скепсиса. Ты же художник, Пинчук, творец, неужели тебе не хочется пообщаться с богами?
— Слушай, Ираклий, у меня же репетиция. Я в поиске, а ты, вместо того, чтобы помочь, отрываешь меня от дела. Никуда я не поеду, и не проси.
— В таком случае, я тебя арестую. Действуйте, товарищи.
Миша и Вася ждать себя не заставили и тут же предъявили скептически взирающему на мир режиссеру служебные удостоверения. Удивление Пинчука было столь велико, что на минуту он даже потерял дар речи. Ситуация действительно выглядела фантасмагорической. Заслуженного деятеля искусств не арестовывали, правда, а всего лишь задерживали, как пояснил корректный Василий, и ни где-нибудь, а в храме Мельпомены. Было от чего впасть в прострацию не только Пинчуку, но и актерам.
— Но за что? — потрясенно спросил режиссер.
— За противоестественную связь с олимпийскими богами, — солидно пояснил Михаил. — Пройдемте, гражданин.