— Твоя дочь.
— Где она? — закричала я. — Анджела…
— Ну…
— Где она?
В кухне раздался звонок. Женщина отвернулась от меня.
— Кого, бля, ещё принесло?
— Нет. Подожди…
Она даже не отошла, а как будто скользнула в сторону. Я её чувствовала, совсем рядом, и в то же время я видела, как она уходит в кухню. Так далеко от меня. Мне вдруг стало холодно, по телу прошёл неприятный озноб. Я рванулась за ней.
Меня всю трясло. Комната расплывалась туманом, как это бывает во сне. Стены словно подёрнулись дымкой, пол колыхался у меня под ногами — он таял, грозя провалиться в любую секунду, и я никак не могла догнать…
Четвёртый мальчик вернулся в комнату с балкона. Провёл рукой по волосам, стряхивая дождевые капли.
— Ты меня не заметила? Я спрятался.
Я не смогла ничего ответить. Все слова растерялись.
— Меня Алекс зовут. А тебя?
Мальчик ждал. Я молчала: я забыла, как меня зовут. Куда оно делось, имя? Улыбка дрогнула на лице мальчика. На его симпатичной мордашке, испещрённой чернилами. Он пожал плечами, прошёл мимо меня и присоединился к своим товарищам. Все эти дети… они здесь откуда? Они перемещались по комнате, по клеткам ковра. Один мальчик опустился на четвереньки и принялся слизывать с пола соль. Соль, пропитанную вином. Меня как будто околдовали. Эта волшебная комната захватила меня и уже не отпускала. Опрокинутые шахматные фигуры на доске.
Опрокинутые шахматные фигуры на доске. Страницы рукописи, разбросанные по полу. У меня подкосились ноги.
Что я здесь делаю? Дочь уже не вернуть. Она умерла. Утонула в себе.
Я упала на пол.
Анджела, Анджела…
Я упала на пол, проклиная себя, свою слабость, и любовь, что приходит всегда слишком поздно и слишком медленно. Любовь, замкнувшуюся в себе. Которая уже никогда не раскроется.
— Ты посмотри на себя.
Опять эта женщина. Она вернулась из кухни.
— Это Павлин приходил. Спрашивал про тебя. Здесь ли ты. Что я могла ей сказать?
— Я, конечно, сказала, что нет.
Да, все правильно. Это правильно. Быть не здесь. Вообще нигде. Освободиться от необходимости сопротивляться. Потерять имя. Тень слова, что отступает все дальше и дальше, бледнеет и исчезает вдали — и чем дальше оно отступает, тем спокойнее становится на душе. Без указателей и без подсказок. Без направления и цели. И тогда я поняла, что падаю в темноту.
Женщина помогла мне подняться. Она схватила меня за шкирку, подняла на ноги и развернула лицом к себе. Так близко. Глаза в глаза.
— Ты посмотри на себя. Господи. Что с тобой? До чего ты себя довела?
Она ударила меня по лицу. Она держала меня одной рукой, а другой рукой била по лицу. Наотмашь. Раз, другой, третий. Я не сопротивлялась. Ещё раз, и ещё. И ещё. Пусть будет больно, пусть. Наконец она отпустила меня. Я снова упала на пол, на колени. Окно. А за прозрачным стеклом…
Луна. Единственный незамутнённый сигнал. Секунда с четвертью — столько идёт до меня её свет. Я закрыла глаза, но луна не исчезла. Внутри разлилось странное тепло. Готовность принять то, что есть. И желание отдать все, что есть.
Я открыла глаза. Оказалось, что я стою перед второй дверью, перед занавеской из бусин. Бусины были двух цветов: голубые и жёлтые. Сотни и сотни крошечных шариков, просто нанизанные на верёвки — как попало, даже без намёка на какой?то узор. И они двигались, эти бусины, подчиняясь какой?то неведомой мне гармонии. За ними мерцал тусклый неровный свет: он то разгорался, то почти гас. Может быть, это была свеча?
Я раздвинула занавеску и вошла во вторую комнату под тихую музыку бусин.
* * *
Пламя вспыхнуло ярче. Словно лишь оттого, что я вошла в эту комнату. Едва уловимое перемещение тела в пространстве, даже биение сердца в груди — этого было уже достаточно. Огоньки заплясали, отклонились в сторону, едва не погасли, но все?таки выровнялись — нерешительно, словно в сомнении. Я насчитала всего шесть свечей и только потом поняла, что их было три. Просто они стояли перед зеркалами. Три свечи, три отражения. В разных концах комнаты. Бледные пятна лилового света.
Все остальное тонуло в сумраке.
Я уже не видела занавески из бусин. Наверное, она сомкнулась, закрылась. Двери не было. Была лишь темнота, и оттуда, из темноты, доносились тихие стоны. Я шагнула вперёд, и что?то задело меня по лицу — что?то мокрое, мягкое. Что?то мокрое, мягкое, липкое, волокнистое и щекочущее. Оно было повсюду. Я его чувствовала всей кожей. Нежное прикосновение, от которого кровь стыла в жилах. Воспоминание. Поздний вечер, и я, совсем маленькая, мчусь домой, в темноте, по полю, под чёрными деревьями, и со всего маху влетаю лицом в паутину. Ощущение точно такое же. Жутко противное. Ещё шаг вперёд. Слабое сопротивление, а потом нити рвутся.
В сумраке проступила кровать, очертания кровати — большой, двуспальной. Мне показалось, там кто?то лежал, под оде ялом. Но я могла и ошибаться. Снова раздался стон, а потом — тихий скрип. Этот звук я узнала сразу. Скрип пера по бумаге. Он доносился из угла комнаты, где не было света и где темнота заключала в себе какую?то тень, силуэт сгущённой черноты.
Я стояла в двух?трех шагах от кровати, вся облепленная паутиной.
Зеркала тускло поблёскивали на стенах. Они висели чуть ниже уровня глаз. Но мне все равно надо быть осторожнее — чтобы уклониться от их пристального взгляда. И хотя я старалась на них не смотреть, я чувствовала их присутствие рядом. Кусочки сна, проступившего в явь. Три зеркала. Для одной комнаты — слишком много. В последний раз я такое видела лишь в доме Кингсли. И я знала: внутри одного из них будут бусины. А паутина, наверное, протянулась сюда из второго. А что будет в третьем? Какое ещё волшебство?
— Марлин…