Я не знаю, чем все это закончится, но пусть закончится поскорее.
— Зачем ты так делаешь?
— Что я делаю? — спросил Павлин.
— Играешь неправильно.
Теперь пианино звучало громче. Клавиши словно замёрзли. Ноты были как льдинки, розовые и хрупкие.
— А мне нравится, — сказал Павлин. — Тапело? А ты как считаешь?
Тапело на пару секунд оторвалась от экрана. Посмотрела на Павлина, потом — на меня. Но ничего не сказала и снова уставилась в телевизор.
— Ну вот. Девочке нравится.
— Ты играешь неправильно.
— Ну, еб твою мать. — Павлин прекратил играть. — Чего ты ко мне привязалась? С тобой что?то не так?
— Да нет, все нормально. Ещё не пора принимать «Просвет»?
— Попозже примем. Кстати, а ты принимала дневную дозу?
— Да, принимала.
— Я что?то не видел.
— Я принимала. Я уверена, что принимала.
— Точно?
— Я…
— Марлин, а хочешь послушать, как я пою?
— Нет. Я хочу, чтобы все поскорее закончилось.
— Да.
— Я хочу, чтобы все поскорее закончилось.
— Оно и закончится. Очень скоро.
— У Хендерсон все получится, да? Она найдёт того парня?
— Ты же знаешь, что да.
— Как его зовут?
— Томас Коул.
— Она найдёт его?
— Марлин, ты сядь. Расслабься.
— Да.
Я села на кровать. Наклонилась, обхватив колени руками, и уставилась на свои ноги. Только теперь я заметила, что хожу без одного носка. Мой левый ботинок был надет прямо на босую ногу. С чего бы это? Я что?то не помню, чтобы я снимала носок. Что происходит? Такой долгий, такой длинный день… и к чему все свелось? К пропавшему носку? Я оглядела наш номер. Что?то здесь было, в этом помещении… что?то нездоровое. А иначе с чего мне так плохо?
Я взяла свою тетрадку. Она лежала тут же, на кровати — поверх кучи грязной одежды. Я подумала: вот она, моя история. Все, что случилось со мной за последнее время. Все, что я видела. Все, что я делала. Вот она, моя тайна. Мой ключ к разгадке. Всего?то и нужно, что пролистать эти страницы, прочесть слова; и все снова наполнится смыслом. Я найду подтверждение себя — в этих записях.
И все же, когда я открыла тетрадку, я не смогла прочитать ни слова. Там все было написано на каком?то чужом языке, страница за страницей — не поддающиеся расшифровке; слова расползались по бумаге, то сливаясь друг с другом, то расходясь. Слова как будто терялись под моим напряжённым холодным взглядом. Даже самые последние записи — они тоже все перемешались, бессмысленные, потерянные. Моя потерянная история. Лишь кое?где на отдельных страницах в этой дымчатой ряби чернил проступали более или менее чёткие строки. Слова, которые я не узнавала. Как будто их написал кто?то другой. Я слегка наклонила голову и поднесла тетрадь ближе к лицу. Да. Вот оно, на границе глухой тишины — слабое шипение.
Шум у меня в тетрадке.
Павлин опять заиграл, так что мне пришлось вжаться лицом в бумагу. Она была очень горячей и словно подкрашенной бледно?лиловым, как будто она сейчас вспыхнет пламенем. И да, там был шум. Он не стал громче, но сделался ярче, отчётливее. Он шёл не от записей — он шёл от обложки, из кармашка на обороте. От чего?то, что было в кармашке. Кусочек картона. Я достала его, рассмотрела. Картонный квадратик с белой окаемкой. Я поняла: это была фотография. Вот только на месте, где должно было быть изображение, клубился туман, искрившийся точками красного, синего и жёлтого света. Они были похожи на звезды, крошечные звезды. И шум шёл оттуда: от изображения, что поднялось на пару дюймов над фотографией и рассыпалось разноцветными искрами.
Что там было, на снимке?
Я взглянула на Павлина с Тапело. Они были заняты каждый своим: пианино, телевизор. Может быть, только я видела фотографию, этот странный эффект оторванного изображения. Но как я ни всматривалась в зыбкий образ, я не могла разобрать, что это. И только потом, через какое?то время, я смогла — нет, не увидеть, а вспомнить… да, мне было стыдно и больно, но мне пришлось напрячь память, чтобы вспомнить, что там, на снимке.
Мы с дочкой. Свежескошенная лужайка за домом, где мы жили в то лето.
То лето…
Тот день, теперь растворившийся в клубящихся шепотах дыма. Я провела рукой над фотографией — рука прошла сквозь дрожащую дымку, и я ощутила искрящееся тепло.
Когда я клала фотографию на место, что?то выпало из кармашка. Ключ. Маленький серебряный ключик. От чемодана.
Хендерсон вернула его.
От чемодана.
Хендерсон вернула его. Втихаря. Просто положила в кармашек на обложке тетради и ничего мне не сказала. Теперь я вспомнила, как потеряла носок. И мне стало легче. Все?таки как хорошо, когда ты помнишь, что с тобой было. Я подложила под спину подушку и попыталась расслабиться.
На кровати лежал надкусанный сандвич с мясом. Повсюду валялись пустые крошечные бутылочки — из?под водки, виски и джина. Среди них затесалась губная помада в глянцевом синем футлярчике. Эти вещи. Наше немногочисленное имущество. Дорожные шахматы Тапело, шляпа Павлина, аптечка, несколько книг и журналов. Дорожный атлас Великобритании, открытый на середине: все эти города и посёлки, большие и маленькие, знакомые и незнакомые. Маленькая бумажка, которую мы используем вместо закладки, ярко?оранжевая, с надписью «На одного». «Алиса в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла. Я провела пальцем по картинке на обложке: Алиса входит в зеркало. Я посмотрела на аптечку.