Но опять же и в моей собственной книге немало ошибок. Полузабытые разговоры; затенённые события, преувеличенные значения. Туманное изложение. Слова, исчезающие с языка, как только ты их произнёс.
Но эта первая фраза. Я её никогда не забуду.
Средь бела дня, в окружении призраков, трепещущих на ветру, хотя листья были неподвижны…
* * *
В окнах поблёскивал мягкий жёлтый свет. Плотно задёрнутые занавески на миг пропитывались этим светом, а потом вновь темнели. Это было неправильно. Вопреки правилам нового города. В остальных домах не было света. Павлин объяснил, что на ночь здесь отключают энергию — везде, кроме самых необходимых служб. Но было в городе одно место, это самое турагентство, где забили на правила и зажгли свет. Может быть, от домашнего генератора.
— Что здесь происходит? — спросила девочка.
— Не знаю.
— Чем вы вообще занимаетесь? Вся ваша компания?
— Слушай, тебе лучше уйти.
— Почему?
Мы стояли в густой тени, неподалёку от нашей машины. Фонари работали, но свет был приглушённым, тусклым.
Фонари работали, но свет был приглушённым, тусклым. Не было слышно ни звука. На улице — ни единой машины. Весь город замер, отключённый на ночь. Даже луна, хотя и почти полная, еле?еле проглядывала сквозь пелену облаков.
— Просто уйди, и все. Это не для тебя.
— А куда мне идти?
Когда мы вышли из музея, она увязалась за мной, эта девочка. Тапело. Павлин с Хендерсон, как я поняла, уже отправились «на задание».
— Они всегда вас бросают одну? — Что?
— Ваши друзья. Этот парень и женщина. У вас так всегда: они делают всю работу, а вы пишете свою книгу?
— Ну, типа того.
— Но вы все это начали, правильно? И в вас вся проблема.
— Какая проблема?
— Ну, то есть вы же все это затеяли?
— Да, я все это затеяла.
— А в чем тогда дело? Вы уже очень сильно больны? И не можете сами все сделать? Да?
Я обернулась к ней.
— Мы все больны, девочка.
— Да, мы все больны. Но вам хуже, чем им.
Она стояла, прислонившись к стене, и курила. Всем своим видом давая понять, что ей на все положить. Как она стояла, как выдыхала дым — во всем сквозило деланное безразличие. Хотя, наверное, в её возрасте все такие.
— Тебе есть, где сегодня переночевать? — спросила я.
— Ну, найду что?нибудь.
— Тебе это уже не в новинку?
— Ага. Я давно путешествую.
— Очень давно?
— Ну, так…
— Так — это сколько?
— Ну, долго.
Она врала. И я это знала, и уже собралась предложить ей переночевать у нас, но тут она обратила моё внимание на дом. Теперь свет стал ярче. Он то загорался, то гас — безо всякой системы.
— Это хорошо или плохо?
— Не знаю.
Мы подошли сюда где?то полчаса назад, а сколько Павлин с Хендерсон пробыли в доме — этого я не знала. Но в любом случае слишком долго. Я пошла к машине, чтобы взять фонарик.
— Вы куда?
— Я за ними.
— Хорошо. Ладно. Я с вами.
— Нет.
— А вдруг я смогу чем?то помочь.
— Слушай. — Я повернулась к ней. — Может, ты просто…
— Что?
— Тапело, пожалуйста…
— Да?
— Уйди. Я тебя очень прошу. Отъебись.
— Ага.
Я её обидела. Я это увидела и пожалела, что обошлась с ней так грубо и что послала её матом, но у меня просто не было выхода. На тот момент.
— Уходи.
И я отвернулась, и перешла через улицу, и пошла прямо к входу в турагентство.
* * *
Я обошла здание сбоку, по узенькой улочке, и там были ворота, что вели в маленький дворик. Задняя дверь была не заперта, и я вошла внутрь. Это был склад. Лучик фонарика высветил картонные коробки, пачки рекламных брошюрок, два компьютера с разбитыми мониторами. Пол был влажным и липким. Там было что?то разлито. Какая?то темно?красная жидкость. Потёки такого же цвета были и на стенах. Жидкость сочилась сверху, с потолка. Из?под плафонов верхнего освещения. У меня было странное ощущение, что в комнате переизбыток воздуха: слишком много молекул набились в тесное пространство. Жарко, душно и влажно. Даже свет фонарика был каким?то разморённым и вялым. Луч болезненно жёлтого света как будто прилипал ко всему, к чему прикасался.
Жутковатая тишина, звон в ушах. Далёкие проблески звука.
Я все думала, почему они так беспечно не заперли дверь. А потом я вошла в помещение агентства, и все стало ясно. Там была женщина. Одна, в темноте. Она вся дрожала, забившись в угол.
Там была женщина. Одна, в темноте. Она вся дрожала, забившись в угол. Водила руками в воздухе перед собой, раскачивалась из стороны в сторону.
Да, ей было уже совсем плохо.
Искушение было велико. Мы уже видели это не раз. Необратимые повреждения. Люди владеют сокровищами и считают, что обретут в них спасение; но потом выясняется, причём всегда слишком поздно, что есть только боль, только печаль. Но это был очень тяжёлый случай. Женщина полностью выпала из реальности. Может, она меня видела. Как я стою и смотрю на неё. Не знаю.
Я поднялась на второй этаж. Густая красная жидкость, разлитая на ступеньках, источала сладковатый, насыщенный запах. Вроде бы очень знакомый запах: что?то из прошлой жизни, вспомнить бы ещё что. Звуки сделались громче — размеренные, гипнотические. Две двери, одна ведёт в помещение, что выходит на улицу, осторожно, тихонько…
Каждый раз все по?другому. Всегда.
Кингсли действует, исходя из своих собственных домыслов и догадок, иногда он вообще ничего не знает, но, как правило, он знает место, где находится очередной кусок зеркала. Он даёт мне подсказки, но у меня все равно каждый раз возникают сомнения. Мне не верится, что так бывает. Несмотря на все то, что я уже видела за последние месяцы.