— Посмотреть хочешь, Марлин? В последний раз? Хендерсон развернула первый слой бархата.
— Не надо, — сказала я. — Это опасно.
— Но другие?то смотрят.
— Я знаю.
— И я тоже хочу посмотреть.
— Просто посмотреть?
— Я же не идиотка. Просто посмотреть.
Я отвернулась. Мы с Хендерсон сидели рядом, на низкой кирпичной стене вокруг лужайки у гаража, и я отвернулась. А она развернула последний слой.
Я услышала голос.
Бледное фиолетовое свечение подкрасило воздух лиловой дымкой, и в этой дымке звучал мужской голос. Он пел песню. И я поняла, что это был за осколок: первый осколок, который мы разыскали вместе, той ночью, в городском саду, когда Хендерсон с Павлином помогли мне выкопать его из земли. Осколок зеркала, заключавший в себе голос. Неизвестную песню. И я поняла, что Хендерсон смотрится в зеркало. Я слышала, как она дышит — надрывно и тяжело. А потом у неё перехватило дыхание, и она вдруг расплакалась.
Я слышала, как она плачет.
Я ждала, отвернувшись в сторону. Ждала, пока Хендерсон не завернёт осколок обратно: вместе с песней, вместе с лиловым светом. Ждала, пока не услышала, как щёлкнул замок. Мне было грустно и одиноко. Мне давно уже не было так одиноко — со смерти Анджелы. Все уже сказано, все уже сделано.
Все уже сказано, все уже сделано.
Пора уходить.
Я поднялась на ноги. Говорить больше не о чем. Я пошла прочь, но Хендерсон окликнула меня, и я подумала, что сейчас она попросит меня остаться. Я действительно так подумала.
— Ты забыла ботинок.
Я вернулась, подняла с земли носок и ботинок. Но не стала их надевать, а так и пошла, держа их в руке. Чёрный ботинок и серый носок. Земля под босой ногой была очень холодной и жёсткой. Но я это сделала.
Я ушла.
* * *
Я пошла туда, где были люди. К торговым рядам. Я оставила все, почти все: свои вещи, смену одежды. Даже машину. Разбитое зеркало. И хорошее, и плохое — я оставила все. Взяла только сумку, где были деньги, всякая мелочёвка и книга.
Вот эта книга. И фотография.
Играла музыка, люди в толпе улыбались. В какой?то момент я подняла голову, и небо закружилось голубым вихрем и как будто спустилось ближе к земле. Все та же весёлая музыка без мелодии, все те же благостные улыбки на безмятежных лицах. И только одно лицо не улыбалось. Это был пожилой человек. Старик в высокой красной шляпе и красной же мантии. Он как?то вдруг оказался рядом и закричал диким голосом, исполненным опаляющей страсти:
— Покайся! Покайся перед лицом Господа, что пребывает в частотах.
— Что?
— Я говорю, покайся! Господь есть точка притяжения, но неисповедимы пути его; он продвигается по границе совокупного знания и несёт тебе то наказание, то прощение. Все, что сломано, будет починено. А все, что починено, будет сломано…
А потом он ушёл. Старик сердито нахмурился и пошёл дальше — изливать своё откровение на всех и каждого.
— Все, что сломано, будет починено. А все, что починено…
Я пошла сквозь толпу. Людей было много, и ко мне то и дело кто?нибудь прижимался, но теперь это было не страшно. Теперь это было нормально. Мне здесь нравилось, среди этих людей. Меня как будто уносило куда?то. Я уже потерялась, почти потерялась. Те же лица возникали в толпе вновь и вновь, и я уже видела в них частичку себя, отпечаток себя, словно я в них растворялась. Вариации, сдвиги, оттенки кожи, улыбка — все та же улыбка, многократно размноженная, на всех.
— Смотри, — сказала Тапело. — Я купила журнал. Девочка пробилась ко мне сквозь толпу.
— Видишь? Это про шахматы.
— Да. Хорошо.
— И ещё я купила покушать, нам всем. — Она открыла пластиковый пакет. — Сандвичи. Фрукты.
— Хорошо.
— А что у тебя с ботинком?
Я тупо уставилась на ботинок у себя в руке.
— Его надо надеть.
— Ну так надень.
Я наклонилась, чтобы надеть ботинок.
— Я тут видела женщину, — сказала Тапело. — Прямо вылитая ты.
— Где? — Я выпрямилась.
— Её уже нет. А носок ты не хочешь надеть?
Носок лежал на земле, у меня под ногами. Я тупо уставилась на него.
— Марлин? Что с тобой?
— Ничего.
— Хочешь банан? Или яблоко?
Тапело достала из пакета большое зеленое яблоко и дала его мне.
— Тебе, наверное, нужно вернуться к машине, Тапело.
— Не могу. Я ещё жду своей очереди. — Это что у тебя?
— Ты за какой цвет? — спросила Тапело.
— За какой цвет?
— Я — за белый. А ты за какой?
— Я не знаю. Я видела старика в красной шляпе. Кажется, я ему не понравилась.
— Значит, мы за одних и тех же. Осторожнее с рыцарем. Он где?то здесь.
— Хорошо, буду иметь в виду.
И тут к Тапело подошёл маленький мальчик в ярко?красном свитере.
Он прикоснулся к руке Тапело и улыбнулся все той же улыбкой.
— Эй, — сказала Тапело. — Отойди от меня. Мальчик опять улыбнулся.
— En passant.
— Да ладно тебе. Я же только начала.
— Даже веселье когда?нибудь кончится, — сказал мальчик.
Он сказал это мягко и ласково, и было видно, что это привычная для него фраза, а потом улыбка на детском лице стала холодной, недоброй, и толпа сомкнулась вокруг Тапело, и увлекла за собой, и я её потеряла. Теперь движение вокруг стало медленным, вязким, и чем дальше я углублялась в толпу, тем больше это движение замедлялось. Заиграла какая?то песенка: простенькая, незатейливая мелодия. Я напевала её тихонько, только для себя. Какой?то парень перехватил меня по дороге, и мы с ним стали танцевать, а потом эта песня звучала уже повсюду, и меня закружило в танце, и все вокруг тоже кружилось, толпа и синее небо, сливаясь друг с другом, и вокруг, и внутри, пока музыка не умолкла, и мой партнёр вдруг куда?то пропал, растворился в толпе, а я ещё танцевала, какое?то время, одна, а потом я уже не могла танцевать.