* * *
Просыпаюсь. Ещё темно, но краешек неба уже светлеет. Первые проблески солнца. Дождь кончился. Мы уже не на шоссе. Едем по какой?то дороге. Живая изгородь тянется с двух сторон. Иногда попадается дом или ферма.
— Ищу, где бы остановиться.
— Мы что, приехали?
— Нет. Ещё нет. Но я что?то устала. И нам надо заправиться.
— Ага.
У меня было странное чувство. Я слышала голос, тихий шёпот, где?то тут, совсем рядом. Сперва я подумала, что голос звучит у меня в голове, но нет — он шёл снаружи. Откуда?то из машины.
— Тапело, радио включено?
— Нет.
На сиденье рядом со мной лежал открытый дорожный атлас с выдранными страницами. Наверное, я сама их и вырвала. Вот только не помню, когда и зачем. На полу — пистолет Павлина, моя сумка и туфли, которые я сняла ещё в самом начале. Чемоданчик. Моя тетрадка. Смятые вырванные страницы. Я подняла её и пролистала. В последний раз я её открывала… когда? На подземной стоянке, в приморском городе. Да, наверное. Оказалось, что все не так плохо. Большая часть страниц все же осталась нетронутой. Я заглянула в кармашек. Нет. Её не было.
Фотографии. Фотографии Анджелы.
Я нашла её под передним пассажирским сиденьем. Провела пальцем по надорванному краю. Зачем я её порвала? Откуда такая жестокость? Ведь у меня больше ничего нет.
Это единственная точка соприкосновения.
Фиолетовый туман, как будто подсвеченный изнутри, подрагивал в воздухе над фотографией. И больше я ничего не видела — только эту туманную дымку в зыбких прожилках слов.
Фиолетовый туман, как будто подсвеченный изнутри, подрагивал в воздухе над фотографией. И больше я ничего не видела — только эту туманную дымку в зыбких прожилках слов. Я вспомнила, как ехала в лифте. Ехала и вспоминала. Мы играли в слова. В тот день, когда сделали этот снимок, мы с Анджелой играли в слова. После вспышки фотоаппарата Анджела повернулась обратно ко мне и выдала мне своё слово.
Какое слово? Не помню.
Но я все?таки слышала голос. Голос из фотографии; из изображения, которое медленно проступало в тумане, в вихре сумрачных затенённых цветов, в своей совершенной прелести.
Я его почти слышала, этот голос.
* * *
Мы нашли, где можно остановиться. Я не знаю, что это было. Называлось «Гостиница для путешественников». Крошечный домик, скромный семейный бизнес. Отчасти — дешёвый мотель, отчасти — придорожное кафе. Там была бензоколонка, и мы заправились. Скорее всего это будет последняя наша заправка. Механик, увидев, в каком состоянии наша машина, покачал головой и невесело улыбнулся. Мы с Тапело зашли в кафе, заказали завтрак. Я сказала Тапело, что, если она хочет спать, я могу снять нам номер — на день и на ночь. А Тапело сказала: давай сперва поедим, а потом посмотрим. Я так и не поняла, что мы ели. Какую?то жирную кашицу. Но за последние несколько дней я не ела ничего вкуснее. Было ещё очень рано, и народу в кафе было мало. Кроме нас с Тапело, ещё два дальнобойщика и компания молодых ребят за столиком в дальнем углу. Снаружи стоял микроавтобус, разрисованный яркими красками. Наверное, эти ребята на нем и приехали. Я почему?то решила, что они — музыканты. Рок?группа. Они играли в шахматы. В кафе был ещё один посетитель. Мужчина средних лет, который сидел в одиночестве и смотрел в пространство.
Когда принесли кофе, Тапело открыла мою сумку и достала капсулу с «Просветом». Эти капсулы нам дала Хендерсон, в больнице. Я приняла лекарство под пристальным взглядом Тапело. Время шло, хотя я и не знала — как и почему. Змея у меня на руке больше не шевелилась. Печать как печать. Но у меня было чувство, что, пока она есть у меня на руке, у меня не получится освободиться от этой истории. Я послюнявила палец и попробовала стереть фиолетовый оттиск.
— Марлин, оставь.
— Она не стирается.
— Ты её лучше не трогай.
Подошла официантка. Принесла пирожное, которое заказывала Тапело. Девочка посмотрела на тарелку, потом — на меня и покачала головой. Она приоткрыла рот, словно хотела что?то сказать.
— Что?
— Знаешь, мне трудно об этом говорить, но, кажется, ты была права.
— В чем?
— Знаешь, о чем я сейчас подумала? Об этой трубке.
— О какой трубке?
— Ну, чтобы выкачивать кровь. Для сыворотки. Тебе в шею вставляют трубку и выкачивают кровь.
— Господи.
— Да. Там, в больнице, когда Павлина забрали в операционную, я подумала: там же у них столько аппаратуры… как на неё действует шум? Плохо действует, правильно? У них, я думаю, есть специальные устройства, чтобы глушить помехи. Но все равно… И я подумала, что это неправильно. Несправедливо.
Она отвернулась к окну. К кафе подъехал ещё один грузовик. Он встал на стоянке, закрыв нашу машину, так что теперь её было не видно.
— Я пойду сдавать кровь. Пусть берут, ладно.
— Хорошо.
— Нет, это нехорошо. Но я все равно пойду. Знаешь, я всегда очень боялась, что из меня выкачают слишком много. И тогда я заболею. Как все.
— Да нет, это вряд ли. — Только давай ты пойдёшь со мной, ладно? Мы найдём что?нибудь по дороге. Какую?нибудь больницу…
— По дороге?
— Да, по дороге.
Мы найдём какую?нибудь больницу, и я пойду. Только ты тоже пойдёшь со мной, хорошо?
Я закрыла глаза и кивнула.