— То есть если это вообще можно назвать жизнью? Павлин пытался удержать пистолет, но теперь он не знал,
куда целиться. Ему казалось, что они там не одни. Что там был кто?то ещё.
— Блин, — сказала Тапело. — Помехи пошли, да? Шум? Причём очень неслабый.
Павлин как будто её и не слышал.
— Ну, чего? — спросил Спендер. — Теперь ты все знаешь. Будешь меня убивать?
— Ты так торопишься умереть? — спросил Павлин.
— Мне уже все равно. Я заразился.
— Мне уже все равно. Я заразился. — Спендер указал на закрытые зеркала, но Павлин пока что не мог сопоставить одно с другим. Он был смущён и растерян, и слова о болезни заставили его задуматься о своём собственном состоянии.
— А ты тоже, смотрю, подхватил эту заразу? — спросил Спендер. — Да, похоже на то.
Свободной рукой Павлин взял со стола фотографию. Посмотрел на неё. И завис.
— Что?то не так, дружище?
— Лицо…
— Ничему нельзя доверять. Вот что самое поганое. Все теряется, и ничего уже не восстановишь и не сохранишь. Нет ничего постоянного, закреплённого. А что будет дальше? К чему мы придём? И куда нам идти?
Павлин оторвался от фотографии. Он посмотрел на Спендера, а потом повернулся к зеркалу. Полотенце упало на пол, и зеркало было открыто. Павлин увидел своё отражение. У него в голове вдруг возник странный шум, и в этом шуме он различил слова:
— Ну что, будешь меня убивать? Это был голос его мишени.
Он повернулся к своей мишени.
— Знаешь, дружище, сдаётся мне, что один из нас точно не выйдет отсюда живым.
Его мишень поднялась из?за стола. Что?то было неправильно. Павлин это чувствовал. Он смотрел на свою мишень, а в голове засела нелепая мысль, что он смотрит на себя самого, что это он сам стоит там, перед ним, и что теперь он тоже стал мишенью. У Павлина в руке был пистолет. И у того — другого — тоже был пистолет.
— Да, впечатляющее представление.
Кто это сказал? Два пистолета целились друг в друга сквозь рябящую пелену зеркального стекла. Шум проник сквозь стекло, и один из пистолетов выстрелил. Или, может быть, выстрелили оба. Тот, кто стрелял, попал в цель. Там была кровь. Много крови. Она разбрызгалась по столу и по стульям, затянутым целлофановой плёнкой. Тот, кто стрелял, ощутил внутри странную пустоту. Как это бывает, когда умирают все чувства.
И что теперь?
Тот, кто стрелял, взял со стола паспорт. Открыл. Внутри была вклеена фотография. Его собственная фотография. Там было имя. Джон Павлин. Да, именно так. Тот, кто стрелял, убрал паспорт в карман.
— Погоди, — сказала Тапело. — Что с тобой?
Тот, кто стрелял, взял со стола шляпу. Из коричневой кожи, с плоской тульёй и загнутыми полями. Он надел её на голову. Точно его размер. Он забрал и фотографию. На фотографии тоже был он. Тот, кто стрелял, вышел из дома?прицепа. На улице было уже темно. На небе светила луна. Полумесяц. Луна как будто мерцала.
— Что происходит? — спросила Тапело.
Те двое парней теперь стояли у прицепа. Один из них кивнул тому, кто стрелял. Там были ещё какие?то люди. Они все смотрели на него. На его правую руку.
— Павлин! — сказала Тапело.
В правой руке он держал пистолет. Тот, кто стрелял, вышел за территорию лагеря, и теперь в тёмном и тусклом гостиничном номере стало тихо. Я не знала, что говорить — что тут можно сказать. Тапело сидела, склонив голову.
И больше Павлин не сказал ни слова.
* * *
Жёлтые цветы на обоях, их шелковистые чёрные сердцевинки, зеленые стебли, обвивающие друг друга, побеги и листья. Мои пальцы, сдвигающиеся по сплетению стеблей. Куда ведёт каждый стебель, откуда он начинается, от какого корня — к какому цветку? Пальцы следуют за изгибами стеблей — или пытаются следовать — и теряются в нагромождении деталей. Возможностей и невозможностей.
— Может, пойдём погуляем? — предложила Тапело.
— Нет.
— Да ладно тебе, Павлин…
— Нет. Мы будем ждать здесь.
Я отступила на шаг и пошла вдоль стены. Я искала то место, где узор начнёт повторяться: где появится то же самое расположение цветов, стеблей и листьев — снова и снова.
Но узор не повторялся. Во всяком случае, я не заметила, чтобы он повторился. Даже там, где начиналась новая полоска обоев.
— Тогда я одна пойду.
— Только попробуй, — сказал Павлин.
— Сама.
— Только попробуй уйти, и сюда ты уже не вернёшься.
— Что?
— Сюда можешь не возвращаться.
Под сырой, отслаивающейся бумагой копошились какие?то насекомые. Крохотные неровности подобиями; скрытый пульс этой комнаты. Маленькие обитатели темноты. Наверное, они живут в трещинах в стенах. Они живут в штукатурке. Питаются крахмалом и клеем. И когда?нибудь они съедят всю комнату. Она раскрошится, умрёт. Обрушится. Исчезнет. Я не могла оторвать взгляд от стены, от цветов, от стеблей и листьев, от невидимых насекомых, цвета закружились красочным вихрем, и мне вдруг стало плохо. Мне показалось, что я сейчас грохнусь в обморок.
Меня уносило куда?то.
И было больно.
Я отступила, ещё дальше, прочь, и стена двинулась следом за мной.
* * *
Наш номер располагался на самом верхнем этаже, вдаль?нем конце коридора. Я стояла, смотрела в окно. На окне была тонкая сетчатая занавеска, и сквозь неё проглядывала луна, тусклая и одинокая.
— А сколько до нас идёт свет Луны? — Я обернулась к Павлину с Тапело. — Сколько минут?