* * *
Я не смогла ничего сказать. Я попыталась заговорить. Я оторвалась от стены, от дырки в стене, повернулась к Павлину с Тапело и попыталась заговорить, но у меня ничего не вышло. Я отступила на пару шагов от стены.
— Марлин…
— Что ты там видела?
— Марлин?
Я ещё раз взглянула на стену и отошла прочь, к кровати. Села, закрыла лицо руками. Я ничего не увидела там, в темноте. Только глаз. Который смотрел на меня.
— Марлин, — сказал Павлин. — Что там было?
— Что…
— Что ты увидела?
Я не смогла ничего сказать. Влажный блеск. Я подняла глаза. Павлин уже подошёл к стене. Он посмотрел на меня, на Тапело, а потом наклонился и заглянул в дырку.
Я слышала, как он вдохнул и задержал дыхание.
— Что там? — спросила Тапело. — Ну, говори. Не томи. Павлин на миг оторвался от дырки и снова приник к ней глазом. Он опять затаил дыхание, а потом повернулся ко мне.
— Блин.
— Ты его видел? — спросила я.
— Видел.
— Да что там такое? — сказала Тапело и добавила, помолчав: — Вы меня прямо пугаете. — Там глаз, — сказал Павлин.
— Что?
— Глаз.
— Нет, — сказала Тапело. — Не может быть.
— Может.
Павлин отступил от стены и сделал знак Тапело, мол, иди и сама посмотри.
— Не хочу, — сказала она.
Но она все?таки подошла. И посмотрела. И заглянула туда. Пусть даже на долю секунды, но все?таки заглянула.
— Нет, — сказала она, отступая. — Нет. Какой ужас.
А потом мы замолчали. Потому что не знали, что говорить и что делать. В дверь постучали.
— Господи, — сказала Павлин. — Кто там ещё?
— Может быть, вы мне откроете?
Это была Хендерсон. Она вернулась. Павлин открыл дверь, и она вошла в комнату, и сказала с порога:
— Я нашла его. Теперь я знаю, где он живёт. Коул… — Она умолкла на полуслове, заметив, что её никто не слушает. Потому что все смотрят на стену.
— Что происходит?.
— Там кто?то есть, — сказал Павлин. — Кто?то за нами подглядывает.
— Что?
— Кто?то за нами подглядывает, — сказала Тапело. — Через дырку. В стене.
— Дайте мне посмотреть.
Хендерсон подошла к стене. Вот так вот запросто подошла и заглянула в дырку.
Хендерсон заглянула в дырку.
Она смотрела туда очень долго. Дольше Павлина и уж точно дольше Тапело. А потом она повернулась к нам.
— Ну, вы и придурки, — сказала она.
— Что? — сказала Павлин.
— Три идиота.
— Беверли…
— Это зеркало. Зеркало в соседнем номере. Повёрнутое к стене. Лицевой стороной к нам.
— Ой, бля… Хендерсон рассмеялась.
— Ну, вы и придурки. Классно вы тут развлекаетесь, я смотрю.
Павлин покачал головой и повернулся ко мне:
— Марлин, ты в порядке?
Я не смогла ничего ответить. Глаза щипало от слез, от тоски. И Павлин — этот солдат, этот убийца — подошёл ко мне. Сел на кровать рядом со мной.
Павлин. Он обнял меня и прижал к себе.
* * *
Тапело спит на соседней кровати. Дышит совсем тихо и иногда вздыхает во сне. Я прикрыла лампу простыней со своей кровати, так что свет почти не касается девочки, но мне все видно, что я пишу. Я решила воспользоваться просветлением после инъекции и записать все, что было сегодня, удержать день в словах. И все, что я только что записала, и все предыдущие страницы — теперь они вроде бы обрели смысл. Я снова знаю свою историю и своё место в этой истории.
Я устала, мне хочется спать…
Я не решилась достать фотографию. Потому что мне страшно. Страшно не потому, что она, может быть, так и будет испорченной, несмотря на хорошую дозу лекарства. А потому, что она, может быть, будет нормальной. И я снова увижу её очень чётко и ясно. Себя с дочкой — чётко и ясно.
Сейчас я этого просто не выдержу.
* * *
Чёрная комната. Тесная чёрная комната в каком?то доме. В комнате — Марлин. Краска на стенах ещё не просохла. Она пузырилась нарывами, и они раскрывались с глухим влажным всхлипом, и оттуда сочилась какая?то вязкая жёлтая жидкость.
Света в комнате не было, и все же свет был. Тусклый свет, льющийся непонятно откуда. Комната была круглой, стены смыкались в кольцо. Двери не было вообще. Ни входа, ни выхода. Но Марлин была в комнате. В центре круглой комнаты стояла церковная купель, наполненная водой — чёрной водой, не отражающей ничего. Марлин не отражалась в воде, и она наклонилась поближе, потому что ей нужно было увидеть себя, но она ничего не увидела. Ничего. Там, в воде, плавали бусины. Марлин их сосчитала. Всего девять бусин: пять голубых и четыре жёлтых. Марлин опустила руку в купель и поймала одну из бусин, но когда она вынула руку и раскрыла ладонь, ладонь оказалась пустой. Наверное, бусина выскользнула, упала, решила Марлин, но нет, теперь в воде плавало восемь бусин. Пять голубых и три жёлтых. Марлин попыталась достать ещё одну бусину, но ладонь вновь оказалась пустой, а в чёрной воде осталось только семь бусин, четыре голубых и три жёлтых. Марлин стало страшно. Она испугалась, что не сможет достать из воды эти бусины. Она закатала рукав рубашки и опустила руку ещё глубже в воду. Вода была тёплой и как будто давила на кожу. Марлин искала, искала — но не сумела найти две пропавшие бусины. Её пальцы коснулись дна. Оно было мягким. Там что?то лежало, на дне. Что?то мягкое и упругое. Оно продавилось под пальцами. Марлин отдёрнула руку. Ей стало противно. Бусины по?прежнему плавали там, в воде. Марлин пересчитала их снова. Что происходит? Осталось только шесть бусин, четыре голубых и две жёлтых. Марлин перегнулась через край купели. Опустила туда руку, потом — лицо. В чёрную воду. Вода была тёплой и как будто давила на кожу. Света не было, и все же свет был. Сперва совсем чёрный, но потом в черноте разлилось мягкое, рассеянное свечение, и Марлин увидела, что там лежало, на дне. Глаз. Большой человеческий глаз. Размером точно с купель. И он смотрел на Марлин. Чёрный зрачок расширился, вбирая в себя её отражение. Глаз был повреждён. Теперь Марлин это видела. Тогда, в первый раз, она надавила рукой на белок, и там была рана, сочившаяся жёлтым гноем. Тонкая вязкая струйка поднималась наверх. К лицу Марлин, к её открытому рту. Марлин старалась не задохнуться. Теперь она видела, что зрачок — это дыра. Там, под чёрной водой, был провал, и вода лилась из него в купель, снизу вверх, и Марлин увидела три недостающие бусины. В зрачке, внутри. Две жёлтые бусины и одна голубая. Марлин запустила руку прямо в раскрытый глаз. Гной уже проник ей в горло, она задыхалась, но все равно продолжала тянуться, туда, в глубь зрачка, и зрачок сжался, как будто От боли, сдавил ей руку, но Марлин продолжала тянуться. Её пальцы наткнулись на что?то. Внутри зрачка. Что?то мягкое, сочное, влажное. Оно поддалось под её рукой. Оторвалось. Марлин не хотела его отрывать, это вышло случайно, и из глаза, из чёрных глубин, выплеснулся крик боли. Глаз ослеп. Мягкое свечение погасло, и глаз ослеп. Он уже не смотрел на Марлин. Он стал сплошной чернотой. И это чувство, когда никто на тебя не смотрит, не смотрит сейчас и не посмотрит уже никогда… Марлин стало страшно, по?настоящему страшно, и ещё — очень грустно. Она хотела вытащить руку, но зрачок держал крепко. И не отпускал.