— Ой.
— Что там, милая?
— Нет, ничего. Я…
Зеленые глаза. Это была просто кошка. Чёрная кошка. Сидела там, под кроватью, и таращилась на меня.
— Видишь там ящик?
— Да.
Я достала его из?под кровати. Самый обыкновенный ящик, без крышки, без каких?либо украшений. Внутри были бумаги и письма. И два пластмассовых шприца в запаянных пластиковых упаковках с синим распахнутым глазом на этикетке. Раньше я видела препарат в жидкой форме только в больнице, когда приходила к Анджеле. Мне вдруг вспомнилось, очень живо, как ей кололи лекарство. Самая сильная доза.
— Быстрее. Давай сюда.
Я подошла к леди Ирис и поставила ящик ей на колени, прямо на книгу. — Сейчас я тебе покажу.
Она смотрела прямо перед собой, но её пальцы проворно перебирали бумаги в ящике. Она достала несколько фотографий.
— У тебя есть дети?
Вопрос оказался таким неожиданным, что я поначалу просто растерялась.
— Есть?
— Да. Один ребёнок.
И больше я ничего не сказала. Не смогла ничего сказать.
— А вот мои дети.
Я взяла у неё фотографии. Уровень шума над этими снимками был очень высоким; чтобы что?то увидеть, на них надо было смотреть под строго определённым углом и на определённом же расстоянии. На первом снимке, раскрашенном от руки, был сад при загородном доме. На втором — велосипед, прислонённый к стене. На третьем… это была даже не фотография, а открытка с репродукцией какой?то картины: ваза с фруктами, курительная трубка, французская газета. На последнем, четвёртом снимке была собака. Чёрная собака, лежащая на коврике.
— Они красивые, правда?
Я посмотрела наледи Ирис. Её глаз по?прежнему не было видно за отражением пламени.
— Да, очень красивые дети.
— И зачем ты мне врёшь?
— Я…
— Ах, если бы мир снова стал чистым, нетронутым порчей. Но похоже, что это уже навсегда. А это, как я понимаю, тебе. — Она протянула мне конверт. — Сегодня утром пришло, курьерской почтой.
Это было письмо от Кингсли. Очередная порция денег на текущие расходы. И два листочка. На одном — подробное описание наших следующих заданий.
— И куда вы теперь?
Я назвала ей только первое место.
— На побережье, как мило. И ещё в театре. Я и сама тоже была актрисой. Конечно же. Когда?то меня называли неземным божеством лондонской сцены.
Конечно же. Когда?то меня называли неземным божеством лондонской сцены. Мистер Кингсли тебе не рассказывал?
— Нет, кажется, нет.
— Нуда. Он такой забывчивый.
Пока мы говорили, я успела прочесть и второй листок. Там было всего несколько строк: «Я так огорчился, узнав о смерти леди Ирис. Надеюсь, её слуга встретил вас как положено».
— Что?то случилось, Марлин?
— Что? Нет, нет. Все в порядке.
— Такой забывчивый. Ты уж прости меня, старую.
По морщинистой щеке покатилась слеза. Леди Ирис аккуратно смахнула её шёлковым носовым платком.
— Я что?то устала. Ты побудешь со мной?
— Вы хотите, чтобы я тут спала?
— Кровать в твоём полном распоряжении.
* * *
Я сходила к себе, чтобы взять вещи. Когда вернулась, старая леди уже спала, прямо в кресле. Вот она сидит: мне виден только её затылок, густо напудренные волосы. Я лежу на постели, в одежде. На шкафчике рядом с кроватью горят две свечи, я сама их зажгла. В их неверном, дрожащем свете я пишу эти строчки.
Лежу на боку и пишу.
И думаю над письмом Кингсли. Насчёт леди Ирис. Вероятно, он просто ошибся. Получил неверную информацию. И ничего удивительного: все, что нас окружает в последнее время, — это сплошная неверная информация. Обман чувств. Смещение восприятия. Каналы между приёмником и передатчиком забиты помехами, сумраком и тенями, и с каждым днём шум все сильнее.
Забиты помехами, сумраком и тенями…
Я помню эти слова. Я их употребила в одной статье. Пару недель назад, месяц назад?
В другой жизни, будучи кем?то другим.
Интересно, а что сейчас делают Павлин с Хендерсон? Наверное, уже спят? А перед тем как заснуть, они опять занимались любовью? А может, они, как и я, до сих пор не спят и обсуждают, что они видели сегодня вечером, когда их захватила вспышка фотокамеры. Мне живо представилась та фотография… Интересно, а сам Павлин знает о том, как ему суждено умереть? И если знает, тогда что он делает с этим знанием?
И эта девочка, Тапело. Где она сейчас? Она нашла, где ей переночевать? Может быть, она познакомилась с каким?нибудь парнем, и сейчас они спят, обнявшись, в какой?нибудь затемнённой спальне, и им хорошо и тепло. Или застопила очередную машину: машину получше нашей, где пассажиры добрее нас. Или она так и осталась на улице. И как же она теперь?
И ещё Кингсли. Мне представляется, как он бродит по дому, не в силах заснуть. Один, в доме зеркал. Потому что он не завесил свои зеркала. Он однажды сказал, что закрытое зеркало — это место, где отражения умирают. И теперь, когда мир поражён болезнью, он заходит в те комнаты, где зеркала, только ночью. В темноте. Я представляю себе, как он ходит по тёмным комнатам, и его собственный призрак движется следом за ним. Неотступно, от зеркала к зеркалу.
Все эти люди, их жизни, их сны.
Мой отец…
Я нечасто думаю об отце, а когда все?таки думаю, то не как о человеке, а как об отсутствии человека. Неизвестный объект, смутный силуэт в тумане. Он ушёл, когда я была совсем маленькой. Я его совершенно не помню: его лицо, его жесты. Помню, что он читал мне сказки перед сном. И больше ничего. Я не знаю, почему он ушёл. Однажды ночью меня разбудил непонятный шум. Я выглянула в окно и увидела, как к нашему дому подъезжает машина. Я не знаю, кто был за рулём, я не смогла разглядеть водителя, но там, внизу, был мой отец, и он что?то сказал водителю, а потом сел в машину. Они уехали вместе. Раньше я думала, что это я виновата; что я нечаянно сделала что?то такое, что заставило папу уйти.