Её папа не верил своим глазам. Он схватил дочку за руку, потянул и все?таки вырвал её из холодной зеркальной хватки. Потом он взял со стола тяжёлое каменное пресс?папье. Алиса пыталась ему помешать, но тщетно. Вне себя от ярости, охваченный страхом, папа швырнул камень в зеркало.
Раздался жуткий вопль. Истошный крик боли — из разбитого зеркала. Осколки рассыпались по полу. Алиса бросилась к ним, попыталась собрать. Ей надо было собрать их вес, если получится. Вставить обратно в раму. Слезы текли по её щекам, стекло резало пальцы. Отец обхватил её обеими руками и потащил прочь из комнаты, не обращая внимания на её протестующий крик. Только теперь Алиса почувствовала боль. Только теперь.
Все руки у девочки были в крови.
* * *
Мы не сумели закончить игру. Что?то было не так. И мы не смогли завершить эту партию. Что?то было не так, несмотря на ударную дозу «Просвета». Белая пешка не дошла до восьмой клетки. У меня все плыло перед глазами, и доска словно таяла и изгибалась, принимая какие?то невообразимые формы, прямые ряды и колонки клеток извивались и скручивались, и каждый раз белая пешка оказывалась не там, где должна была быть. И даже Тапело, играя белыми, не смогла закончить игру. Алиса так и не добралась до последней клетки и не смогла стать королевой.
* * *
Я заснула, но проспала очень недолго.
Что?то меня беспокоило, что?то внутри. Вроде бы мне ничего не приснилось, но что?то меня разбудило. Я лежала в темноте и слушала, как Тапело тихо дышит во сне.
Окно тускло поблёскивало зелёным. Это были отсветы неоновой вывески через дорогу. Я встала с постели, подошла к окну, выглянула на улицу. Потом повернулась к зеркалу. Взялась обеими руками за раму.
Сняла зеркало со стены.
Там была дырка, в стене. И из неё выбивался луч света.
Я поставила зеркало на пол. Ещё пару минут постояла, глядя на этот свет, льющийся в комнату через дырку. Потом приникла к ней глазом. Я приникла к ней глазом и заглянула туда. Зеркала с той стороны больше не было, и теперь я увидела, что там, в соседнем номере.
Там горел свет, так что все было видно. Это был точно такой же номер, как и у нас. Только у нас было две односпальные кровати, а там — одна двуспальная. На кровати лежал человек. Мужчина. Он был голый и лежал на боку. Прямо на покрывале. Он лежал неподвижно. Рядом с кроватью стояло зеркало. Как будто мужчина в него смотрелся. Вот только рама была пустой. Осколки зеркала были рассыпаны по всей кровати, по неподвижному телу. На ногах и в паху, на животе и груди, на руках и на шее — зеркальная россыпь. Я не знаю, сколько он там пролежал. Струйки крови растеклись по телу. Его руки, его ладони и пальцы… на них было страшно смотреть. Алое месиво развороченной кожи и мяса. Свет, отражавшийся от осколков, сам бился вдребезги, и все тело как будто искрилось, и воздух дрожал зыбким маревом.
Мужчина лежал на боку, лицом в мою сторону. Как если бы он смотрел на меня. Как если бы… И мне волей?неволей пришлось представить эти последние мгновения, когда он взял самый длинный осколок…
4
Я открыла глаза. Оказалось, что я сижу, привалившись головой к боковому окну. Мои руки лежат на руле. Что?то загородило свет, с той стороны. Я подняла глаза. За стеклом был Павлин. Он постучал в окно согнутым пальцем и открыл дверь. Хендерсон и Тапело стояли чуть поодаль. Они обе смотрели на меня. Павлин что?то сказал. Я не знаю, что именно. Я не помню, как я очутилась в машине, на стоянке за отелем. На водительском месте. Что я тут делала, сидя за рулём: спала, или грезила наяву, или пыталась придумать какой?нибудь побег? Только куда мне бежать? Теперь уже — некуда. Все позади. А потом Павлин взял меня за руку и помог мне выйти из машины.
>Мы проехали через центр города. Это было то странное время дня, когда все, кому надо, уже добрались до работы, и пустынные улицы кажутся совершенно бессмысленными и заброшенными. На какой?то из улиц из?под сливной решётки валил густой пар. Мы проехали сквозь это белое облако, и там, в клубах пара, я увидела человека — серая призрачная фигура, словно сама сотканная из тумана, проплыла мимо и как будто рассеялась и пропала.
Мы нашли свободное место на подземной стоянке неподалёку от пляжа, взяли квиточек на целый день. Молча пошли по набережной. В небе кружили чайки, их крики будто парили в воздухе над дорогой. Как вчера выяснила Хендерсон, Томас Коул жил на приморском бульваре, в старом, высоком, разъеденном солью доме причудливой формы, втиснутом между такими же странными зданиями.
Мы подошли к подъезду. Там был домофон. Всего семь квартир. Предполагалось, что Коул живёт на самом верху, на последнем этаже, в квартире G. Но на карточке рядом с буквой не было никаких надписей. Дверь подъезда была заперта. Хендерсон нажала на кнопку. Что?то сказала в решётку домофона, повысив голос. Ответа не было.
У меня в голове все как будто померкло. Наплыв темноты. А потом темнота расплескалась цветными пятнами, которые сложились в картинку. Дырка в стене растянулась, увеличиваясь в размерах. Размытый образ вдруг обрёл чёткость. Вчера ночью…
— Марлин? Что с тобой?