— Это вообще преступление, — сказала Тапело.
— Вот бы добраться до одного из таких устройств. Электронный Просвет, как они это называют. Блин. Уж я бы тогда развернулся. Сделал бы столько всего.
— Что бы ты сделал? — спросила Хендерсон.
— Ну, много разного.
— А, ну да. Много разного.
— А ещё у них есть такая машина… она работает на «Просвете». Нет, правда. Кладёшь в неё что?нибудь сломанное, заражённое, что?нибудь, что подцепило шум, а потом вынимаешь уже исправленное.
— Нет такой машины, — сказала Тапело.
— Нет, правда. Я слышал. Это секретная разработка. Машина. Такой чёрный ящик. А внутри — кусочек пространства, не заражённый болезнью. Кусочек мира, где все сигналы и знаки не тронуты порчей, где вся информация — чистая. Вот бы заполучить эту штуку. Вы только представьте себе… Чёрный ящик. Сколько бы я тогда сделал.
— Так что бы ты сделал? — спросила Хендерсон.
— А почему ты все время об этом спрашиваешь?
— Ну, просто спрашиваю. Так что бы ты сделал?
— Что бы я сделал? Я бы смылся отсюда на хрен. Только меня и видели. — Знаете что, — сказала Хендерсон. — Я Павлина нашла на улице.
Знаете, что он делал?
— Ну, понеслась.
— Он лежал, в жопу пьяный, в тёмном переулке, а на голове у него была сумка… ну, с какой ходят по магазинам.
— Правда? — сказала Тапело. — В смысле, пластиковый пакет?
— Нет. Женская сумка. Только большая.
— Слушай, не надо. — Павлин обернулся к Хендерсон, но даже не посмотрел на неё. Его взгляд впился во что?то сзади, сквозь заднее стекло. — Ой, бля.
— Что там? — спросила Тапело.
— Какой?то придурок. Он нас догоняет.
— Где? Я не вижу.
Я обернулась и посмотрела назад. К нам приближалась машина. Ярко?красный автомобиль, такой широкий, что он занимал всю вторую полосу. Огромный, мощный. На полной скорости. Ещё немного — и он нас догонит.
— Съезжай на обочину, — сказала Хендерсон.
— Что?
— Съезжай на обочину!
И вдруг оказалось, что я не могу пошевелиться. Не могу оторвать взгляд от красной машины. Это был лимузин с затемнёнными стёклами. Все ближе и ближе. Передний бампер погнут. Весь капот — в шрамах, вмятинах и царапинах. Водителя было не видно. На секунду я потеряла машину из виду — она растворилась в зыбком мареве жара. А когда лимузин выехал из зоны горячего воздуха, он был уже совсем рядом. И тогда же включился звук. Противный, высокий, бьющий по нервам — у меня в голове. Шум.
— Быстрее! — закричал Павлин.
Мы съехали на обочину, и лимузин вильнул в нашу сторону. Мы ударились об ограждение. Жуткий скрежет металла отдался в теле, пробирая до самых костей. Лимузин прижимал нас к ограждению, обжигая бок нашей машины, и день вдруг потемнел, а потом переполнился цветом, разноцветными искрами.
И мне вдруг подумалось, очень чётко и определённо, что сейчас я умру. Прямо сейчас, прямо здесь.
Время как будто запнулось и остановилось.
Времени просто не стало.
Хендерсон бросило на меня, и я обняла её, я совершенно спокойно её обняла, не знаю как. Голоса, шепоты. Неясное, смазанное пятно — что?то билось в руках Павлина.
— Девочка, давай назад!
Голос Павлина, потерянный крик, обожжённый шумом. Скрежет металла. Что?то вылетело из руки Павлина. Не знаю, с чем он там сражался, но он все?таки не удержал эту штуку, и она приземлилась на колени Хендерсон, съёжившейся на сиденье, и я протянула руку и взяла эту вещь.
Пистолет.
А потом я почувствовала чью?то руку у себя на запястье, кто?то пытался вырвать у меня пистолет, пытался поднять его, медленно, медленно — сквозь сгустившийся воздух, сквозь пятна цвета, сквозь искры.
Россыпь света и звука.
Обрывки песни, помехи в эфире. Глупые молитвы и колыбельные, и все слезы, ещё не выплаканные — откуда они, эти слезы, скопились в глазах и ждут. И мне хочется лишь одного: ухватиться за то единственное, что не затронуто шумом, чистый, чёткий сигнал, благословенный, живой сигнал в самом конце диапазона. И кто?то где?то кричал мне: «Не надо», — но я уже не могла остановиться.
Я уже не могла остановиться. Не могла остановить свою руку. Палец лёг на спусковой крючок и нажал.
* * *
Сколько все это продолжалось? С того мгновения, когда лимузин прижал нас к ограждению, до выстрела: две?три секунды, минута, чуть больше? Не знаю. В какой?то момент я зажмурилась, но даже так, с закрытыми глазами, все равно видела звук, тихий хлопок, составленный из мелких крапинок цвета, рассыпанных в темноте. Я не слышала выстрела, но отдача отбросила меня назад, спиной — на дверцу, и голова переполнилась мягким, приглушённым рёвом, а потом машина остановилась.
Звенящее эхо от выстрела все же догнало меня, с большим опозданием.
Внезапный наплыв звука. Так больно. Я открыла глаза. В воздухе извивались тонкие струйки дыма, пахло жжёным порохом.
Я огляделась. Машина стояла чуть ли не поперёк шоссе, уткнувшись капотом в центральное ограждение. По встречной полосе проехала другая машина, но она не остановилась. Она даже не притормозила. А потом мы снова остались одни на дороге.
— Господи Боже, ебицкая сила.
Похоже, Павлин был единственным из всех нас, кто ещё мог говорить. А потом я увидела, что я сделала. Когда эхо от выстрела смолкло, обратившись странным высоким писком, я увидела, что я сделала, — очень ясно и чётко, как будто внезапно зажёгся свет. Заднее боковое окно разнесло вдребезги. Осталась только зазубренная стеклянная окаемка по самому краю. Все сиденье усыпано битым стеклом. И на Хендерсон тоже попало. Сама же Хендерсон лежала, свернувшись калачиком, на сиденье и закрывала руками голову.