— Беверли сказала, что ты нас бросила.
Я посмотрела мимо Павлина. Туда, где стояла машина, моя машина. На другой стороне стоянки. Дешёвая, грязная колымага, разбитая в хлам. Она ждала меня.
— Я не знаю, — сказала я.
— Бев очень расстроилась. Мы все расстроились.
— Да, наверное.
Я подошла к машине. Тапело сидела на заднем сиденье* прижавшись лицом к пластиковой плёнке, которой теперь было затянуто выбитое окно. Хендерсон села впереди, а Павлин снова был за рулём.
Я посмотрел на Хендерсон. Совершенно непроницаемое лицо. Она смотрела на лимузин и на шофёра, который уже поднимался с земли. Голос в ближайшем динамике объявил начало следующей игры. Солнце скрылось за тучами.
Я села в машину. На заднее сиденье, рядом с Тапело.
— Сейчас два часа сорок девять минут, — сказала она. — И пятнадцать секунд.
— Поехали, — сказала Хендерсон.
— Шестнадцать, семнадцать…
* * *
Павлин медленно выехал со стоянки, мимо красного лимузина, на изгибающуюся по широкой дуге подъездную дорогу.
Я разглядывала толпу, и флаги, которые были повсюду, и детей, и собак — белых и красных собак, что носились среди людей. И мне вдруг подумалось, что теперь я уже окончательно потеряла контроль: я плыву по течению, и что со мной будет — это уже от меня не зависит.
Меня просто тянет куда?то, затягивает…
Мы проехали мимо всех разновидностей отдыха и развлечений, виданных и невиданных, скрытых и явных. К шлагбауму на выезде. Там стоял молодой парень в форменном комбинезоне, и он пожелал нам как следует повеселиться — там, куда мы сейчас направляемся, — и всё, мы выехали на эстакаду и обратно на шоссе.
— А что, по?моему, было прикольно, — сказал Павлин.
— Да, мне тоже понравилось, — сказала Тапело. — Хороший был день.
Мы поехали дальше; к самому краю, на побережье.
3
Вот он, тот самый городок. Все эти бары, кафе, кинотеатры и залы игровых автоматов; все эти полуразрушенные дома, принарядившиеся на вечер в яркий дешёвый неон и разноцветные краски, смазанные дождём; все эти буквы и символы, как будто парящие в воздухе поверх рекламных щитов, визуальное колдовство, проклятие, наложенное на глаза; эти призраки вожделения, парад мерцающего электричества, улицы, переполненные рваными ритмами старой рок?музыки, что изливается из окон и дверей — наружу; все эти люди, что бродят по улицам, не обращая внимания на дождь, рука об руку — как они здесь оказались, откуда они и куда направляются? Тапело говорила, что это заброшенный город, что здесь почти никого не осталось. Кто эти люди? Несколько человек неожиданно бросились через дорогу, прямо перед нашей машиной. Они смеялись и пели какую?то дикую песню. Мы проехали сквозь это месиво огней и звуков и свернули на узкую тёмную улочку — прочь от яркого света. Нам пришлось покружить по переулкам в поисках нужного места, и вот наконец Павлин остановил машину.
— Это здесь.
На той стороне улицы — жилые дома, три?четыре магазинчика, размытый силуэт одинокого дерева; мимо прошла молоденькая парочка. Все какое?то тусклое и приглушённое. Скрытное. Скрытое за пеленой дождя. И театр. Ярко?красная вывеска — единственное пятно настоящего цвета.
— Марлин пойдёт со мной, — сказала Хендерсон.
— Что? — сказал Павлин. — Марлин? Почему Марлин?
— А можно мне тоже? — спросила Тапело.
— Марлин. Только Марлин.
Хендерсон вышла из машины. Она думала, я пойду за ней. А я не знала, что делать. Я сидела — разглядывала свои руки.
— Твою мать, — сказал Павлин.
Я не могла оторвать взгляд от собственных рук. От этих странных и чужеродных предметов, что лежали у меня на коленях. Ладонями вверх. Пальцы с въевшейся грязью. Сломанные ногти. На одном пальце, на самом кончике — тонкая чёрточка запёкшейся крови.
Эти руки. Дрожащие руки. Они уже столько всего натворили — лишь за сегодняшний день.
— Я хочу погулять на пляже, — сказала Тапело.
— Уже темно, — сказал Павлин. — Дождь идёт. Холодно.
— Я хочу погулять. Мне обещали.
И больше никто ничего не сказал. Мы приехали в город раньше на пару часов, нашли отель и весь вечер сидели в номере, потому что Хендерсон сказала, чтобы никто никуда не выходил. Я немного поработала над книгой, потом поспала, а теперь, если честно, мне хотелось вернуться в отель, одной. Лечь на кровать и лежать в темноте. Просто лежать. Долго?долго. Но я уже поняла, что этого не будет. Этого не будет.
Так что я выбралась из машины.
Это был такой дождь, когда ты сразу же промокаешь насквозь, при первом соприкосновении, и я встала прямо посреди лужи и запрокинула голову, подставляя лицо дождю.
Этого не будет.
Так что я выбралась из машины.
Это был такой дождь, когда ты сразу же промокаешь насквозь, при первом соприкосновении, и я встала прямо посреди лужи и запрокинула голову, подставляя лицо дождю. Мне было уже все равно.
Павлин приоткрыл окно и окликнул Хендерсон:
— Беверли.
— Ну, что ещё?
— Может, возьмёшь пистолет?
— Нет, не надо.
— Ладно, как хочешь. Слушай…
— Чего?
— Ты там осторожнее.
Я не видела глаз Хендерсон. Я не знаю, как она посмотрела на Павлина, когда он это сказал. Я не пыталась представить себе, что могло быть в этом взгляде, но потом Хендерсон наклонилась к водительскому окну и поцеловала Павлина. Я это видела. Все продолжалось недолго, но это был хороший поцелуй. А как же иначе.