— «Берегитесь», — вспомнил гаут.
— Это была угроза или предостережение, как полагаешь?
— Не знаю. Любое слово, произнесенное Отцом Лжи, может иметь сотню толкований!
— Хорошо.
Любое слово, произнесенное Отцом Лжи, может иметь сотню толкований!
— Хорошо. Асы вроде бы упомянули только Гренделя?
— Да. Вотан сказал: «Однажды вкусив крови, он не остановится…» Постойте-ка! Про мать Гренделя не было ни слова!
— Вот! — торжествующе воскликнул Ремигий. — Предостерег только Локи! Другие асы или не знали, с чем вам придется столкнуться, или… Или боялись.
— Чего могут бояться владыки Асгарда?
— Того, что не принадлежит их миру. Неизвестного. Чуждого. Разве Вотан или Доннар испугались бы обычного чудовища, великанши Хель или огненного Сурта? В матери Гренделя была заключена древняя и пугающая сила — более древняя, чем Скандза и все ваши легенды. Пойми, Беовульф, девять миров, о которых повествуют саги людей, вышедших из Скандзы, — это еще не вся Вселенная, объединяющая в себе бесчисленное многообразие Творения.
— Сейчас он начнет говорить о своем Белом Боге, — вздохнул Эрзарих.
— Не начну, — отмахнулся епископ. — Вы и так знаете о Нем достаточно. С вашей точки зрения, до времени, когда боги создали мир из тела великана Имира, не было ничего и никого. Я думаю иначе: было. Были существа, о которых не знает никто из смертных и духов, которых вы почитаете как богов. Проныра Локи, вероятно, однажды столкнулся с этой тварью или что-то слышал о ней, поэтому и предупредил — мол, поберегитесь, это слишком опасно… Асы не могли сами справиться с ней, их сила не могла противостоять ее силе только потому, что мать Гренделя была существом чуждым, потерявшимся во времени… Ведьма Арегунда предупреждала меня и Эрзариха — не верьте асам, слушайте ванов. Очередное иносказание: «не верьте» — это не «не доверяйте», а «будьте внимательны к их словам, асы могут ошибаться». Ваны повелевают морем, чудовище, по нашему умозаключению, тоже было родственно океану. Погубил мать Гренделя меч, некогда принадлежащий Фрейру, — клинок, напитанный силой водной стихии. Отыскалась точка соприкосновения, нечто объединившее незнаемую древность и наше время! Сила человека и сила океана уничтожили колдовство или заставили его отступить… Ясно?
— Слишком мудрено, — покачал головой Хенгест.
— Дядя, вы рассуждаете как язычник, — заметил Северин.
— Я рассуждаю, сын мой, так, как необходимо рассуждать применительно к этой истории. Римская логика здесь не поможет. Универсум бесконечен, великое множество его тайн не раскрыто. Подумай: будет ли каменщик, складывая новый дом, мыслить так же, как пекарь? Гибкость разума позволяет человеку достичь очень и очень многого — нельзя дать рассудку закостенеть, нельзя руководствоваться одними лишь обязательными догмами, иначе это будет уже не рассудок, а механизм, выполняющий одну-единственную функцию. Как винт Архимеда или водяная мельница… Ограниченность — величайшая беда для разума.
…Вечером четвертого дня пути всадники, сопровождаемые крупной серо-серебристой собакой, вышли на берег реки Альбис. Договорились с приречными фризами о переправе на западный берег. Потом был долгий переход через Тевтобургские пущи — от одного поселка саксов к другому, все ближе и ближе к Рейну, главной дороге Европы.
За Рейном темнели старинные укрепления Бонны.
— …Учу саксов выделывать пергамент из телячьих шкур, — ворчал брат Никодим, не забывая отхлебывать из деревянной чаши. Грек накачивался пивом с раннего утра, потребляя ячменный напиток в количествах, способных ужаснуть любого пропойцу-варвара.
Грек накачивался пивом с раннего утра, потребляя ячменный напиток в количествах, способных ужаснуть любого пропойцу-варвара. — А они не понимают, зачем это нужно. К чему тратить хорошую кожу на запись «ромейских рун», когда их можно вырезать на дереве или камне? Ничего-ничего, пройдет лет десять — приучу их к письменному слову.
— Если раньше у не умрешь от пьянства, — осуждающе сказал епископ. — Нельзя же так!
— Можно, — огрызнулся Никодим. — В Писании сказано — каждому свое. Ты надзираешь за паствой и ведешь язычников к свету христианства, я пытаюсь делиться с варварами рикса Эориха знаниями Греции и Рима: вот намедни в кузне возился, пытался показать, как ковать мечи не из железных прутов, а из цельной отливки. Этому они быстро учатся! Каждому свое, епископ. Твой Северин будет священником, Беовульфу судьбой назначено… Э… — Грек запнулся и вытер ладонью мокрую от пива бороду. — Он еще в Бонне, этот Беовульф?
— Да. Как и полагается неженатым воинам, Люди Тумана остановились в мужском доме, вместе с дружинными Эориха.
— Приведи его ко мне, преподобный. Он хорошо рассказывает?
— Еще как! — ответил прежде дядюшки Северин. — У Беовульфа дар скальда.
— Ты еще про мёд поэзии и Вотана вспомяни, — скривился Никодим. — Тьфу, язычество… Язык, значит, хорошо подвешен? Очень хорошо. Северин, ты парень молодой — сбегай, пригласи. Ваши рассказы о Хеороте и Проклятии конунга Хродгара я выслушал, но одно дело говорить с римлянами, и совсем другое — с варваром. У них цветистее получается. Красок больше. Давай, сходи…