— Это какая же? — поднял брови Ремигий.
— А то сам не знаешь!
— Другая битва? — повторил преподобный. Его вдруг осенило: — Постой, значит… Под Стэнэ сошлись не две людские рати, за спинами которых стояли силы бесплотные и непознаваемые? Там было четыре воинства, так? Сикамбры, алеманы, Войско Небесное под водительством архангела Михаила и эти твои галиурунны?
— Галиурунны — вовсе не мои, не надо мне такого добра, — усмехнувшись, ответил Эрзарих. — Насчет архангелов, как вы, христиане, великих эйнхериев именуете, тоже не знаю — не моего ума это дело. Ты жрец, ты годи, вот сам с духами и беседуй, глядишь откроют истину. Думается мне, что отродье Отца Лжи нарочно алеманам помогало, но без заключения договора и клятвы — сломаем сикамбров, а потом разойдемся своими путями. Погубили бы галиурунны Хловиса, а потом и за Гебериха с его народом принялись. Не может живой человек, военный вождь, с нежитью союз заключить… А если тайно сделает так — приближенные вождя убьют без лишних раздумий. Знаешь почему?
— Наверное, знаю, — понимающе отозвался Ремигий. — Иначе проклятие на все семьи падет, верно?
— Это даже не проклятие, — сказал лангобард. — Это хуже. Боги ревнивы, а Вотан особенно ревнив. Отец, дед, отец деда Гебериха-алемана и все предки его требы асам клали, так? И тут вдруг Геберих решил у другой силы помощи попросить? Оскорбился бы Вотан, да так, что все племя алеманов под корень извел, без жалости. Вот ты, Ремигий, говоришь, будто твой Бог Единый добрый. Правда?
— Добрый, — кивнул епископ.
— А Вотан не добрый.
Да и не врет никто про то, что он добрый. Вотан — покровитель воинов, ему добрым быть никак нельзя. Если я тебе изменю и к врагам твоим переметнусь, что ты сделаешь?
— Прощу и забуду. Но буду жалеть, что так вышло.
— Во-от! Асы же не простят! Геберих не хотел свой народ погубить. Не он разбудил зло в Арденнах. Галиурунны учуяли, что сикамбры и Хловис погибель им несут, и выступили вместе с алеманами, но не в союзе с ними. Понимаешь?
— Устами младенца… — пробормотал на латыни Ремигий. Продолжил по-готски: — Эрзарих, это ты сам сообразил или твои боги надоумили?
— Сам, — горделиво сказал лангобард. — Ничего мудреного здесь нет.
«Значит, все-таки божественное предназначение, — подумал епископ. — Эрзарих невероятно логичен, придраться не к чему. «Серые ангелы» и дьявольские силы полагали, что Хлодвиг Меровинг отринет прежнюю веру, и попытались устрашить его в решающей битве с языческим племенем, Господь же дал знамение… Неужели у франков и впрямь великое будущее, как я говорил Северину, обуявшись гордыней за собственные невеликие свершения? Значит, Francia действительно не мертворожденное дитя моих мечтаний? Ну спасибо тебе, Эрзарих-лангобард, избавил хотя бы от части сомнений!»
Всадники поднимались выше в горы. Стало заметно прохладнее, но снега на перевале почти не было, снесло беспрестанными ветрами. По счастью, этим днем задувало в спину, с запада-заката, и Ремигий с Эрзарихом не мерзли, защищаемые плотными тяжелыми плащами.
Кругом был голый камень, угрюмые, почти черные ели, частенько попадались кости как животных, так и людей. Человеческих остовов было значительно больше — этой дорогой на протяжении столетий шли в сторону Галлии многие племена.
Второй раз заночевали на самой вершине перевала. Эрзарих нашел узкую расселину в скалах, загнал туда лошадей, начертал на камнях охранные руны.
Когда был разведен огонь, преподобный отслужил мессу по краткому чину — лангобард тем временем сидел у небольшого костерка, посматривал за Ремигием, читавшим молитвы на языке ромеев, а пуще того надзирал за выходом из короткого и тесного ущелья — не появился бы кто незваный. Беспокоился, что овес для лошадок заканчивается, в горах запасов сена не найдешь, если лошадь падет — плохо будет. Пешим до земель данов не доберешься.
Этим вечером перекусили скудно — устали. Погрели на веточках мясо над огнем, доели лепешки, подаренные Атанагильдом. Завалились спать. Эрзарих сказал, что если кто чужой вблизи появится, он сразу проснется и будет готов к битве. Поэтому Ремигию надо лечь дальше за костром, а ему, Эрзариху, ближе к выходу из расселины.
Ночь прошла бестревожно — никто не побеспокоил.
Когда начало светать и епископ приготовил горячий травяной настой с медом, лангобард сказал, что снов тревожных не видел. На такую высоту галиурунны не забираются — противно им соседство с Вальхаллой. Ремигий ответил, что бывал в горах и повыше, в Альпах к примеру, но Эрзарих прав: нечисть обычно в низинах орудует, поближе к аду. Ну или к Хель, что почти равнозначно.
Широкое межгорье закончилось через пять тысяч шагов. Нежданно открылся вид на тысячи стадиев вокруг — освещенные розовым восходящим солнцем холмистые равнины внизу были затянуты туманом, из которого вырастали темно-зеленые гряды невеликих взгорий, ветерок принес запах хвои, тлеющих трав и сырости.
Арденнский хребет остался за спиной. Перед епископом Ремигием и Эрзарихом расстилалась огромная долина Рейна.
Надо лишь спуститься вниз и добраться до великой реки, скрытой от взора дремучими чащобами и золотисто-алым туманом.
Надо лишь спуститься вниз и добраться до великой реки, скрытой от взора дремучими чащобами и золотисто-алым туманом.