Его преподобие зачарованно подошел к одному из ростков папоротника, наклонился, осторожно взял цветок за чашечку, сорвал.
Ничего необычного не произошло — в ладони Ремигия оказался совсем небольшой нежно-зеленый бутон с золотистой сердцевиной. Края лепестков лазурно-синие, тонкая полоска. Странный запах: похож на аромат кувшинки, очень свежий, терпкий и… И теплый. От бутона исходило тепло, но оно ощущалось не рукой, а обонянием. Очень необычно.
— Колдовство, — сквозь зубы процедил Эрзарих, стоявший за спиной епископа. Ремигий развернулся, быстро прошел к своей кобыле, левой рукой покопался в седельной суме, отыскал Святое Евангелие, каллиграфически переписанное умелым латинским скриптором, раскрыл на Благой вести от Иоанна, положил цветок между страниц — лепестки увядали на глазах! — и захлопнул книгу. Спрятал обратно в мешок.
— Так… — Ремигий помотал головой, будто стряхивая наваждение.
Ремигий развернулся, быстро прошел к своей кобыле, левой рукой покопался в седельной суме, отыскал Святое Евангелие, каллиграфически переписанное умелым латинским скриптором, раскрыл на Благой вести от Иоанна, положил цветок между страниц — лепестки увядали на глазах! — и захлопнул книгу. Спрятал обратно в мешок.
— Так… — Ремигий помотал головой, будто стряхивая наваждение. — Эрзарих, скажи одним словом, как по-твоему, где мы?
— На границе, — тихо ответил лангобард. — Где-то на границе Мидгарда, мира смертных и… И не знаю чего. Клянусь, не знаю!
— Поедем дальше? Или вернемся?
— Куда возвращаться? Если чье-то колдовство определило нам эту дорогу — не повернешь и не сбежишь! Что ты на меня так смотришь, годи? Думаешь, боюсь? Нет в этом и других мирах того, кто заставит Эрхариха, сына Рекилы, испугаться!
— Молодец, — скупо похвалил лангобарда Ремигий. Забрался в седло. — Говоришь, солнце должно быть по правую руку? Едем.
— Конечно едем!
* * *
Слово «граница», произнесенное Эрзарихом, пожалуй, наиболее точно отражало чувства епископа. Да, правильно, ясеневый лес одновременно находился «здесь» и «не здесь», время остановилось или замедлило свой ход, солнечные лучи стали мягче, ветер — свежее.
Ремигий, пытаясь «думать как варвар» и созерцать не разрозненные части картины, а Творение во всем бесконечном многообразии единства, Universum in capite et in membris, [25] отметил наиболее важное и самое чудесное: епископу показалось, что в этом странном месте нет смерти…
Вообще. Как в раю.
Так что же выходит, дорога к преддвериям Рая Земного открывается в глухих германских лесах? Чепуха и ересь, Отцы Церкви свидетельствуют, что Эдем находился где-то в Междуречье, в Месопотамии, у истоков Тигра и Евфрата!
Как духовный владыка огромной диоцезии, епископ и рукоположенный священник Ремигий ничуть не сомневался в «телесности» Эдема — Рай Земной, несомненно, существует как место материальное, но смертными недостижимое.
Куда проще объяснять прихожанам понятие «Рай» в смысле переносном, подразумевая под четырьмя райскими реками — четыре Евангелия, под плодоносными деревьями — святых, под их плодами дела их; под древом жизни — самого Христа; под древом познания добра и зла — личный произвол воли. [26]
Но варварам подавай Рай настоящий, они хотят потрогать все своими руками, убедиться в реальности рассказов священника — не от маловерия, нет, любой сикамбр-язычник в глаза не видывал Доннара, но убедительные доказательства его существования налицо: взблески молний от громомечущего молота! Кто как не Доннар разит нечисть божественным огнем? Это же очевидно!
С христианским Раем куда сложнее — примитивным «умрете праведниками, сами увидите» не отговоришься, варвары на смех поднимут!.. А вот в таком лесу могут и уверовать.
— На Скандзу похоже, — неожиданно подтвердил мысли епископа Эрзарих. — Неиспорченное место, чистое. Нет здесь обычного измельчания и изъянов. Земля черная, а не серая, гнилью не пахнет, воздух такой, словно родниковую водицу пьешь…
— Заметил, ни единого погибшего дерева, поваленного ствола? — задумчиво продолжил Ремигий. — Палая листва не перепрелая, а сухая, золотом отливает. Там, позади, весна только-только в свои права вступает, снег грязный, почерневший.
Там, позади, весна только-только в свои права вступает, снег грязный, почерневший. Тут снега вообще нет. Зато подснежников не пересчитать, самых разных. Все цветет, новая жизнь бурлит, как в первые дни после Сотворения. Весна мира, вот что мы видим. Чудом сохранившаяся весна мира.
— Не знаю, что видишь ты, годи, а я вижу дорогу, — вернул епископа к реальности Эрзарих. — Самую натуральнейшую дорогу. Нахоженную. Остановимся, посмотрим, может и узнаем, что за люди здесь бывают… Или нелюди.
Извивавшийся промеж тысячелетних ясеней путь порядком зарос молодой травой, но колея различалась ясно. Не было никаких сомнений в том, что дорога используется, причем не только всадниками или пешими. Раз есть колея, значит и повозки были.
— Лошадей под узду, идем медленно, смотрим в четыре глаза под ноги, — сказал лангобард. — Человек на дороге всегда что-нибудь да потеряет, а мы найдем…
— А в какую сторону идем?