Иное дело — Грендель, в котором сочетались черты существа волшебного и существа смертного. Морской великан Эгир, если верить легендам, был сыном Ньорда от человеческой женщины, и Грендель смог бы прижиться у своих двоюродных сородичей — Эгир и его жена великанша Ран славились своим гостеприимством и добросердечием на все Девять Миров, от Асгарда и Мидгарда до огненного Муспелльхейма.
Значит, и галиурунн обитал на дне. Во-вторых, она предпочитала жить на Границе: суша была ей враждебна изначально, а море перешло под власть иных богов — ванов.
Иное дело — Грендель, в котором сочетались черты существа волшебного и существа смертного. Морской великан Эгир, если верить легендам, был сыном Ньорда от человеческой женщины, и Грендель смог бы прижиться у своих двоюродных сородичей — Эгир и его жена великанша Ран славились своим гостеприимством и добросердечием на все Девять Миров, от Асгарда и Мидгарда до огненного Муспелльхейма. Люди же, как известно, непохожих на себя чужаков не терпят, да и слава у Гренделя чересчур недобрая.
Если Грендель останется в Даннмёрке, его убьют — не Беовульф, так кто-нибудь другой. Со смертью матери он растерял большую часть колдовской силы и стал обычным великаном…
— Иди, — сказал Беовульф бывшему противнику. — Иди в море и никогда не возвращайся. Тебе нет места среди нас. За все злодейства тебя наказал не я, а боги Ванахейма. — Гаут вскинул меч. — Мою руку направляли ваны. То, что Хрунтинг не убил тебя, а лишь отсек руку — знак того, что Ньорд и Фреир не хотели твоей смерти.
Грендель молча развернулся и заковылял к дальней части острова, в сторону скал. Люди двинулись за ним — проследить. В темном ущелье плескалась морская вода, был слышен шум прибоя, отражавшийся от каменных стен. Он вошел в воду не обернувшись и ничего не сказав напоследок. Только Фенрир тихо гавкнул ему вслед.
— Возвращаемся, — сказал Беовульф. — Заметили, очень холодно — тварь мертва, а колдовство доселе не исчезло.
Да, не исчезло. Солнце стояло в зените, однако не грело. Каждый чувствовал, что камни под ногами чуть подрагивали, пульсировали, будто человеческое сердце, впитав чуждое волшебство.
— Давайте поспешим, — нахмурился Хенгест. — Не нравится мне это. Совсем не нравится.
Быстро преодолели стылые болотины, перебрались на соседний остров, потом на следующий, более высокий. После исчезновения тумана обзор был отличный, и от взгляда никак не могло ускользнуть то, что старое капище — валуны, идолы, кажущиеся издалека тонкими палочками, темный силуэт жреческого дома, — все начало покрываться инеем, ярко сиявшим на солнце. Окруженная возвышенностями впадина превращалась в огромную глыбу льда, медленно погружавшуюся в топь.
— Ты уверен, что мать Гренделя умерла? — спросил Беовульфа епископ. — Не сбросила облик, не превратилась в бесплотный дух, а именно умерла?
— Не знаю. Там — Граница. Там может случиться все, что угодно… Если она уснула вновь — то очень надолго. До самого Рагнарёка и Последней Битвы.
— Уйдем. Мы сделали все, что смогли…
К следующему утру на месте бывшего капища остались лишь подернутые ледком бездонные омуты. Никогда в будущем даны не ходили в эту часть болота, твердо помня о Проклятии Хеорота, сгинувшем несчитанные зимы назад, но оставшемся в памяти людей навек.
* * *
— И где же голова Гренделя? — с непонятной интонацией вопросила Вальхтеов, когда Беовульф с соратниками, грязные, уставшие и продрогшие, предстали перед конунгин по возвращению в Хеорот. В поселке сильно пахло гарью, огромные пожарища на вершине холма все еще тлели, полоса сизого дыма растянулась над равниной на тысячи шагов. — Ты обещал принести добрые вести, вождь Беовульф.
— Ни Хеорот, ни новый бург, который ты собираешься поставить, ни твоих сородичей Грендель и его мать более не побеспокоят, — твердо ответил гаут.
— Ни Хеорот, ни новый бург, который ты собираешься поставить, ни твоих сородичей Грендель и его мать более не побеспокоят, — твердо ответил гаут. — В том мое нерушимое слово. Если ты ему не веришь, выбери воина, который будет биться со мной на хольмганге — суде богов. Пусть асы дадут знать, лгу я или нет.
— У меня осталось слишком мало воинов, — проронила конунгин. — Я верю тебе… Кто… Кем она была?
— Я этого не знаю, Вальхтеов. Пускай Ремигий-годи скажет. Он старше и мудрее.
— Не ревнуй больше Хродгара, госпожа, — сказал епископ. Вальхтеов выпрямилась и сверкнула глазами: такие слова были вопиюще неучтивы. Ремигий невозмутимо продолжил: — Хродгару не хватило мужества и верности, чтобы отказаться от искушения, но он был всего лишь человеком. А она — существом, нашему миру не принадлежащим. Гораздо более хитрым, коварным и жестоким. Все в прошлом, конунгин Вальхтеов. Правь своим народом достойно и помни: опасность, приходящая с болот, сгинула. Благодари Беовульфа и Людей Тумана, которые остановили это нескончаемое безумство. Они не испугались выйти против зла, которое принес в Хеорот твой покойный супруг.
— Смело говоришь, жрец, — процедила Вальхтеов. Помолчала, уняла раздражение. Сказала без лишней злости: — …Люди не любят, когда им говорят правду в лицо, годи. Я должна отблагодарить вас, пусть так и случится. Хродульф! Ты знаешь, что нужно делать, — ты конунг.