— Как и раньше, к восходу. Путь чуть уклоняется к полуночи, но это не страшно, большой крюк не сделаем. Какая разница, где именно мы выйдем к реке? Если вообще выйдем, а не останемся в этой пуще навсегда.
Ремигий поперхнулся. Историй о зачарованных лесах он слышал на своем веку немало, но почему-то большинство из них повествовали о Британских островах, но никак не о Галлии или Германии.
Сюжет этих баек обычно сводился к двум вариантам: человека заманивали в колдовской лес разнообразные нелюди, а потом, в зависимости от их настроения, обычаев и характера, смертный или становился риксом, женившись на прекрасной владычице альбов, или пожирался злокозненными троллицами, способными принимать облик обольстительных девушек, а на самом деле являвшихся чудищами-людоедами.
Все подобные легенды с редким единодушием гласили: выйти из зачарованной пущи невозможно никогда и никому, оттого и доверия к ним мало — откуда известно, что славный воин Рагнарис из рода Амалунгов взял в жены бессмертную, с глазами как изумруды и косами, словно из белого золота отлитыми? Сказки, одним словом.
Конечно, сказки. До тех пор пока с такой вот сказкой лицом к лицу не столкнешься.
Лес-то ох какой особенный! Того и гляди набредешь на нимф или дриад, танцующих на цветочной поляне!
— Ага! — громко сказал Эрзарих, наклонился и поднял порванный кожаный шнурок, на котором болтался металлический кругляш. — Я же говорил! Смотри!
— Значит, все-таки люди, — с облегчением признал Ремигий. — Это утешает.
Может быть, отдельные представители древних и незнаемых народов любят серебряные украшения и амулеты — сие достоверно неизвестно, — однако никакой сид или карлик наверняка не стал бы носить на шее монету с изображением Галлы Плацидии, вдовы императора Констанция и сестры Гонория Флавия.
Монетке было самое большее семьдесят пять лет, а судя по истертости профиля цезариссы, она долго ходила в обороте, пока неизвестный варвар не пробил дырочку и не украсил себя старинным сестерцием.
На оборотной стороне монеты поверх христианского креста острием ножа или кинжала было выцарапано сочетание рун «огонь-защита-солнце-молния», что однозначно свидетельствовало: последний владелец амулета был германцем и поклонялся Бальдру и Доннару.
— Кожа ремешка ломается, значит пролежал он здесь долгонько, — заключил Эрзарих. — С минувшей зимы или осени. Иначе кожа бы истлела или летом ее сожрали бы жуки. Следов копыт на дороге не видно. Получается, люди были в лесу зимой и шли по слежавшемуся снегу.
Вон там видишь канавку? Колесо телеги застряло в глине, повозку пришлось раскачивать и выталкивать, из чего становится понятно, что телега была тяжелогруженой.
— Да, и впрямь, все очень просто, — кивнул Ремигий, выслушав вполне разумные доводы лангобарда. Охотника и воина не обманешь примитивными загадками. — Но кто были эти люди и что именно везли?
— Вспомни слова Хильдегунды. Nefelungen, «люди тумана», капище — небось туда подношения и переправляли… Жаль, я не послушался, приходить на чужое капище не следует, особенно если оно принадлежит племени, о котором ничего не известно.
— Разве совсем ничего? Они не такие как все, — повторил епископ слова старейшины ругов. — Мыслят иначе, семей не заводят. Непонятно…
— То-то и оно, непонятно, — вздохнул Эрзарих. — Слухи о народе Вотана, что добровольно ушел в мглу, конечно, ходят, да не все верят — как так можно, без рода, без племени жить?
— Ты ведь живешь?
— Ты моя семья. И Северин. И госпожа Корнелия. Я не свободен.
— Ах, чтоб меня! — Епископ почувствовал, как лицо залилось краской. — Конечно!
Ремигий напрочь забыл об этом деликатном обстоятельстве: по закону лангобард доселе являлся рабом Корнелии Альбины, Северина и, следовательно, его преподобия.
По большому счету Эрзарих не имел никакого права носить оружие, ходить в дружине Гунтрамна, участвовать в тингах и жить в мужском доме. Впрочем, варвар с присущей своему племени практичностью счел, что если господа о его рабстве не распространяются и даже не упоминают, значит и самому помнить незачем. И тем более кому-нибудь рассказывать.
Родственников у Эрзариха не осталось, выкупить его никто не мог. Выкупиться самому? Руки не доходили, да и зачем? Риск был один: если франки в Суасоне узнают — могут и убить, причем не нарушая закона! Да только убить истинного, природного лангобарда куда сложнее, чем кажется.
— Вернемся домой — будешь свободен, — решительно сказал епископ. — Хотя нет, так нельзя… Я духовное лицо, Церковь не одобряет рабовладения, особенно клиром, грех это. Возьми землю в горсть, Эрзарих, сын Рекилы.
По законам варваров отпустить раба было куда проще, чем у римлян — эмансипация рабов в Империи сопровождалась длительным ритуалом. Лангобарду же было достаточно бросить землю через плечо в сторону бывшего хозяина в знак того, что поношений и убытков от господина не терпел, и это последний долг, который Эрзарих отдает епископу. Ибо из земли все родилось, и в землю все уйдет — нет ничего дороже земли.
— Иди на все стороны света, куда пожелаешь. — Закончить краткий обряд надо было обязательной ритуальной фразой. — Но если хочешь, останься при мне, будешь не слугой, а другом.