«Корвет? — вспыхнуло в мозгу Ласковина.- Почему Корвет?»
И вдруг все улеглось на свои места. Всплыла одна фраза, пойманная сквозь туман забытья там, на Разъезжей, когда перетаскивали его из микроавтобуса в машину Крепленого:
— …Гришавину,- уловил он тогда.- Отвезти к Гришавину…
И сказал это рыжий. А вот Крепленый решил по-своему и к главному Ласковина не повез, а повез в гараж — жилы тянуть. Это самовольство, а Гришавин не был бы лидером, если бы спускал такое.
И не спустил. Вот поэтому и правит теперь на Мастерской мастер рукопашного боя Корвет. Каламбур, однако!
Ласковин почувствовал облегчение. Возможность «подставы» сохранялась, но маловероятная. Рыжий «кровной» ненависти к нему не испытывает: ведь это он дважды побил Ласковина. Остаются, правда, деньги: Андрей опустил их на гигантскую сумму. Да один сожженный «мерс» штук на сто тянет… Странно! Но возможно. Рыжий может снять с Ласковина долг. Психологически на это способен.
Андрей уговаривал себя, потому что ему очень не хотелось уходить из этого дома.
Ласковин посмотрел на третьего человека, присутствовавшего в комнате, Степаныча.
Смушко в разговор не вмешивался. Читал себе газетку, хрустел соленой соломкой. Этакий добродушный «колобок». «Папаша». Элемент уюта. Нет, Ласковин не был настолько наивен, чтобы купиться на эту маску и посчитать Смушко частью интерьера.
Андрей снова повернулся к отцу Егорию и обнаружил, что тот пристально его разглядывает.
— Какой-то ты бледный,- сказал Игорь Саввич.- Он ужинал, Степаныч?
— Покушал,- отозвался Смушко, не отрывая глаз от газетного листа.- Винегрету поел, грудинки тушеной. Алевтина нас грудинкой побаловала.- Тут он поднял глаза на отца Егория: — А тебя рыбка ждет, батюшка, в сухариках обжаренная, как ты любишь! — И бросил в рот очередную соломку.
— Ну вот и хорошо,- кивнул отец Егорий.
— Ну вот и хорошо,- кивнул отец Егорий.- Отправляйся-ка ты спать, Андрей!
— Спать? — удивился Ласковин.- Отец Егорий, да еще десяти нет. И что я — ребенок?
— Ты — хуже,- сказал Игорь Саввич.- Ты — больной! Доктор сказал: спать не меньше восьми часов!
— Я не усну,- улыбнулся Ласковин. Впору было прийти в умиление от подобной заботы.
— Снотворное прими,- подсказал Степаныч.
— Верно,- кивнул отец Егорий.- Староста! Доктор его с завтрашнего дня на санаторную программу оформил, оплатишь по счету. Счет ему завтра дадут.
Ласковин открыл рот… и закрыл. По справедливости его жизнь принадлежала теперь Игорю Саввичу.
— Здоровье твое восстановим,- продолжал тот.- Душу укрепим и потрудимся с Богом! Спокойной ночи, Андрюша!
— Спокойной ночи,- эхом отозвался Степаныч.
— Спокойной ночи! — ответил Ласковин и отправился наверх. Заснул без всякого снотворного, надо сказать.
Примерно через полчаса после ухода Андрея Смушко отложил газету и посмотрел на своего духовного отца. Отец Егорий по вечернему обыкновению читал Писание. Лицо при этом держал строгое, сосредоточенное и сидел прямо, словно бы подтянувшись.
— Батюшка,- произнес Смушко.- Извини, отрываю тебя, хочу спросить…
— Да? — благожелательно откликнулся отец Егорий.
— Зачем тебе этот парень?
— Нужен,- голос Игоря Саввича стал строг.- Всякая душа человеческая нам надобна!
— Я спросил,- терпеливо и мягко проговорил Смушко,- не для чего нам эта душа, а для чего тебе этот парень? Только не сердись! — поспешно добавил он, увидя, как встопорщились брови отца Егория.- Вижу ведь: место особое при себе ты ему назначил.
— Глазастый,- буркнул Игорь Саввич.- Ревнуешь, староста?
— Бог с тобой, батюшка! — воскликнул Смушко.- Какая тут ревность? Беспокойство одно… Но немалое беспокойство!
— Выкладывай!
— Он опасен! — заявил Смушко.- И дело с ним иметь нелегко будет.
— Глупости! — отрезал отец Егорий.- Грехи я ему отпустил, и ответ теперь перед Господом — мой. А человек он не порченый, то я знаю!
— Не о том речь,- возразил Степаныч.- Батюшка, послушай меня! Вот собака такая есть — бультерьер…
— Этот, что мордой на носорога похож? Ну, знаю. Ты мне зубы не заговаривай!
— Погоди, батюшка, дослушай! Хотел я таких собачек для общины нашей приобрести, в охрану…
— У тебя на этой охране — бзик! — Игорь Саввич покачал головой.
— Да слушай же ты, наконец! — не выдержав, возмутился Григорий Степанович.
— Слушаю, слушаю.- Отец Егорий ухмыльнулся в бороду.- Бультерьер, значит?
— Вот именно. Предан, бесстрашен, а если вцепится, умрет — не отпустит! Хотел купить, да отговорили меня. Порода, говорят, неустойчивая стала: то слишком добрые вырастают, то, наоборот, неуправляемые.
На хозяина кидаются даже, а зазеваешься — насмерть невинного человека искалечат. Пришлось вот этих немецких волков завести, хоть и не люблю их. Так я к чему веду: Андрей — человек неплохой. Вежливый, образованный, о правде понятие имеет, но свое понятие. А взорвется — костей не соберешь. Неуправляем!
— Порода, говоришь, неустойчивая? — усмехнулся отец Егорий.- Учту. Однако ж, может, не беспокойство это, а потребность к действию? Жизнь, а?
Степаныч пожал плечами.
— Ладно,- сказал отец Егорий.- Есть и то еще, о чем говорить не собираюсь. Даже тебе. А оттеснить его от меня и не думай! Я сам бультерьер: вцеплюсь — не отпущу. Дошло?