Ада взяла три пряди в центре затылка Руби и заплела простую косу. Это была самая легкая часть работы. С помощью остальных прядей она планировала соорудить замысловатую прическу, сплетя их рисунком в «елочку», каким была сплетена из лозы ее любимая корзина. Она приподняла две пряди с боков и принялась стягивать их наверх.
Четыре вороны во главе с Драным Крылом медленно влетели в лощину и, увидев путало, пришли в ярость. Они улетели прочь, пронзительно крича, словно свиньи во время забоя.
Руби заявила, что это отличный отклик на сооружение Ады.
— Шляпа особенно хорошо смотрится, — заметила она.
— Она из Франции, — сказала Ада.
— Из Франции? — переспросила Руби. — Мы приобретаем шляпы здесь. Один человек в верховьях Восточного притока плетет соломенные шляпы и меняет их на масло и яйца. Шляпник в городе делает касторовые и фетровые шляпы, но он предпочитает деньги.
У нее не укладывалось в голове, что можно заниматься перевозкой шляп через полмира, чтобы продавать их в другой части света. Она считала любого, кто может думать о таких вещах, нестоящим человеком. Не было ни одной вещи во Франции, или в Нью-Йорке, или в Чарльстоне, которую Руби хотела бы иметь. И она нуждалась в очень немногом, чего нельзя было бы вырастить или найти на Холодной горе. Она испытывала глубокое недоверие к путешествию хоть во Францию, хоть куда бы то ни было еще.
Она испытывала глубокое недоверие к путешествию хоть во Францию, хоть куда бы то ни было еще. С ее точки зрения, хорошо было бы устроить мир таким образом, чтобы его обитателям так хорошо жилось в отведенных им местах, что ни у кого не было бы ни малейшей необходимости или желания путешествовать. Тогда не потребуется никаких дилижансов, никаких железных дорог, никаких пароходов — все средства передвижения станут не нужны. Люди будут с удовольствием оставаться дома, поскольку путешествия — это источник многих несчастий как теперь, так и раньше. В таком устойчивом мире, который она рисовала в воображении, можно жить много счастливых лет, слушая лай соседских собак, и все же никогда не пытаться выйти дальше собственного поля, чтобы посмотреть, кто это разевает пасть — гончая или сеттер, гладкий пес или косматый.
Ада не нашла нужным спорить, так как считала, что ее жизнь движется к тому, что скоро ни путешествия, ни заграничные шляпы не будут иметь для нее никакого значения. Прическа была закончена, и она смотрела на нее с разочарованием. Несмотря на все усилия создать произведение искусства, эта прическа совсем не соответствовала той, которую она создала в своем воображении. Ада подумала, что это сооружение на голове Руби выглядит как конопляный канат, уложенный в бухту пьяным матросом.
Ада и Руби поднялись со ступенек и стали поочередно ощупывать прически друг у друга, приглаживая случайно выбившиеся волоски и заправляя их на место. Они прошли в комнату Ады и, встав спиной к большому зеркалу на крышке комода и глядя в маленькое ручное серебряное зеркальце, сравнили изображения. Прическа у Ады была простой и тугой. Прикоснувшись к ней пальцами, Ада подумала, что у нее такое ощущение, будто прикасаешься к ветке каштана. Можно работать весь день напролет, и волосы не растреплются.
Когда подошла очередь Руби, она смотрела на себя очень долго. Ей никогда прежде не приходилось видеть свой затылок. Руби ощупывала волосы, похлопывая по ним ладонью снова и снова. Она объявила, что прическа безупречна, и слушать ничего не хотела, заявив, что победа присуждается Аде.
Они вернулись на веранду Руби вышла во двор, собираясь приняться за вечернюю работу, но вдруг остановилась. Она постояла, оглядываясь вокруг, затем посмотрела на небо. Потом прикоснулась к волосам на затылке у шеи, пробежала пальцами выше, к короне у нее на голове. Из тени от веранды было видно, что еще достаточно света для чтения, и Руби сказала Аде, что они могли бы прочитать несколько страниц из «Сна в летнюю ночь». Так что они снова уселись на крыльце. Ада читала, давая объяснения по ходу чтения, и, когда она дошла до слов Плутишки Робина: «Ржать, лаять, хрюкать, жечь, реветь, как конь, пес, вепрь, огонь, медведь»[16], — Руби тут же оживилась и все повторяла эти слова, как будто в них было заключено большое значение и каждое из них само по себе доставляло ей наслаждение.
Вскоре совсем стемнело. Пара перепелок, одна в поле, другая у леса, обменивались одним и тем же посланием из трех звуков. Руби поднялась со словами:
— Пожалуй, пойду.
— Проверь капкан, — напомнила Ада.
— Не стоит Днем все равно никто туда не полезет, — уходя, сказала Руби.
Ада захлопнула книгу, предварительно заложив страницу самшитовым листом вместо закладки. Достав из кармана письмо Инмана, она повернула конверт на запад, чтобы собрать оставшийся свет, льющийся оттуда. Ада уже пять раз за этот день прочитала совершенно туманное сообщение о его ранении и о его предполагаемом возвращении. Она поняла после пятого прочтения — причем ясности от этого было не больше, чем после первого, — что Инман, кажется, пришел к какому-то определенному решению относительно тех отношений, которые существовали между ними, хотя Ада и сама не могла бы сказать, как она их расценивает. Она не видела его почти четыре года, а с тех пор, как в последний раз получила от него весточку, прошло больше четырех месяцев.
Она не видела его почти четыре года, а с тех пор, как в последний раз получила от него весточку, прошло больше четырех месяцев. Это была просто короткая записка из Питерсберга, написанная безличным тоном, словно бы отстраненно, хотя в этом не было ничего странного, так как еще раньше Инман предупреждал ее, что им не следует делать никаких предположений относительно их отношений после войны. Никто не может сказать, как обернется дело, а воображать различные возможности — либо приятные, либо мрачные — только вводить себя в заблуждение. Их переписка в течение войны была нерегулярной. То шквал писем, то продолжительное молчание. Однако последнее молчание даже слишком затянулось.
Письмо, которое держала Ада, было без даты, в нем не упоминались последние события, не говорилось даже о погоде, что помогло бы его датировать. Оно могло быть написано неделю назад, а может, и три месяца назад. По внешнему виду этого письма можно было сказать, что оно, скорее всего, написано давно, но не было способа узнать наверное. И Ада так до конца и не поняла, приедет ли он домой. Что он имеет в виду? Сейчас или в конце войны? Если он имеет в виду сейчас, то из письма не было понятно, собирается ли он выехать в ближайшее время или уже отправился в путь. Ада подумала о той истории, которую рассказал пленник, высовываясь из окна здания суда. Она, как и все в округе, опасалась Тига.