Руби стерла рукой карту. Они сидели тихо, вскоре Руби привалилась плечом к плечу Ады и задремала, утомленная работой своего воображения. Ада сидела и смотрела на огонь, считала его щелчки и шипение, а потом падающие угольки. Она ощущала сладковатый запах дыма и подумала, что высшим мастерством в постижении деталей этого мира будет способность определить вид дерева по запаху его дыма. Такое умение могло бы сделать счастливым достигшего его мастера. Но приходится учиться и менее приятным вещам. Тем, которые причиняют вред другим и в конечном счете тебе самой.
Когда Руби проснулась, наступил вечер, почти совсем стемнело. Она села, моргая, потерла ладонями лицо и зевнула. Затем подошла к Стоброду и коснулась рукой его лица и лба, потом откинула одеяло и осмотрела его рану.
— У него снова жар, — сказала она. — Думаю, сегодня ночью станет ясно, выживет он или умрет.
— У него снова жар, — сказала она. — Думаю, сегодня ночью станет ясно, выживет он или умрет. Я останусь с ним.
Ада подошла к Стоброду и приложила ладонь к его лбу, но не почувствовала никакой разницы по сравнению с прошлым разом, когда она клала руку на его лоб. Она взглянула на Руби, но та отвела взгляд.
— Я чувствую, что его нельзя оставлять сегодня ночью, — сказала Руби.
Было уже темно, когда Ада прошла по берегу ручья к другой хижине. Снег падал красивыми крупными снежинками. Тот, что лежал на земле, был так глубок, что она вынуждена была идти, неуклюже переваливаясь и высоко поднимая колени, даже тогда, когда попадала в старые следы. Снег удерживал свет, льющийся сквозь облака, так что казалось, будто земля ровно светится изнутри, словно слюдяной фонарь. Ада тихо открыла дверь и вошла. Инман спал. Огонь в очаге едва теплился. Перед очагом Ада увидела его вещи, разложенные для просушки, словно экспонаты в музее, как будто каждый из этих предметов нуждался в пространстве вокруг, которое должно было подчеркнуть его истинное значение и дать возможность оценить его должным образом. Одежда, башмаки, шляпа, мешок для провизии, заплечный мешок, принадлежности для приготовления пищи, нож в ножнах и огромный отталкивающий револьвер с сопутствующими частями: шомпол, капсюль, боек ударника, заряды, пыжи, порох и крупная дробь для нижнего ствола. Чтобы довершить выставку, нужно было взять книгу Бартрэма с полки в нише и положить рядом с револьвером. И поставить белую табличку, чтобы обозначить то, что видишь перед собой: «Экипировка дезертира».
Ада сняла пальто, положила три кедровые ветки в очаг и подула на угли. Затем она подошла к Инману и встала возле него на колени. Он лежал лицом к стене. Ложе из веток тсуги издавало резкий и чистый запах от иголок, которые нагрелись от тепла его тела. Она коснулась его брови, откинула назад его волосы, пробежала кончиками пальцев по векам, скулам, носу, губам, заросшему щетиной подбородку. Ада оттянула край одеяла и обнаружила, что он лежит без рубашки. Она прижала ладонь к его шее сбоку, к плотному рубцу, затянувшему рану. Потом провела рукой по его плечу и сжала его.
Инман никак не мог очнуться от сна. Он повернулся, посмотрел на нее и, кажется, понял ее намерение, но потом, очевидно непроизвольно, его глаза закрылись и он снова заснул.
Они находились в таком невероятно уединенном месте, что лежать рядом, тесно прижавшись друг к другу, казалось единственным лекарством от одиночества. Желание лечь к нему пронеслось в голове Ады. Затем, как листья, зашевелившиеся под дуновением ветра, что-то сродни паники затрепетало у нее внутри. Но она отмела прочь все страхи, встала и принялась развязывать пояс и расстегивать длинный ряд пуговиц на своих бриджах.
Но оказалось, что бриджи — это такого рода одежда, которую нельзя снять грациозно. Одну ногу Ада освободила легко, но затем, когда перенесла свой вес на эту ногу, чтобы снять штанину с другой ноги, потеряла равновесие и вынуждена была два раза подпрыгнуть, чтобы устоять, но так и не высвободила ногу. Она взглянула на Инмана. Его глаза были открыты, он смотрел на нее. Она почувствовала себя глупо. Ей хотелось оказаться в темноте, а не стоять так перед ним в свете низкого желтого пламени от дымящихся кедровых веток. Или же быть одетой в ночную рубашку, которую она могла бы спустить с плеч и позволить ей лечь вокруг нее красивыми складками. И выйти из этих складок как из пруда. Но она стояла перед ним, а штанина от мужских брюк закрутилась вокруг ее ноги.
— Отвернись, — сказала она.
— Не отвернусь даже за все сокровища федерального казначейства.
Она повернулась к нему спиной, взволнованная, охваченная беспокойством.
Затем, раздевшись, Ада полуобернулась к нему, держа свою одежду перед собой.
Инман сидел укрытый одеялом по пояс. Прежде он жил, как мертвец, и вот перед ним была жизнь, так близко, всего лишь на расстоянии вытянутой руки.
Прежде он жил, как мертвец, и вот перед ним была жизнь, так близко, всего лишь на расстоянии вытянутой руки. Он наклонился, взял одежду у Ады из рук и привлек ее к себе. Потом положил ладони на ее бедра и, нежно касаясь ее кожи, провел ими вверх по ее бокам, потом пробежал кончиками пальцев вниз до глубокой ложбинки на ее талии. Он вновь провел ладонями вверх, ощущая все выпуклости ее спины, затем по внутренней стороне ее рук и снова по бокам. Инман остановил ладони на выпуклостях ее бедер, прижался лбом к ее груди и поцеловал. Она вся пахла дымом гикори. Он привлек ее к себе и все прижимал, прижимал. Она положила руку ему на затылок, притянула его к себе сильнее и обвила белыми руками, как будто навсегда. Снег по-прежнему падал снаружи, и теплая сухая хижина, спрятанная в складке горы, словно и в самом деле была спокойной гаванью, хотя вовсе не была таковой для людей, которые когда-то там жили. Солдаты обнаружили их и превратили тропу, идущую от порога хижины, в тропу изгнания, потерь и смерти. Но пока длилась эта ночь, в стенах этой хижины не осталось никакой боли, далее никакого смутного о ней воспоминания.