— Слабый желудок, — сказал он.
— Он священник, — пояснил Инман. — То, что мы сейчас делаем, довольно далеко от его основного занятия.
Когда они покончили с разделкой туши, по всему ручью были разбросаны отдельные части быка, которые они вскоре вытащили из воды и положили подальше от берега. Вода в ручье все еще была красной, и Инману вспомнился ручей у Шарпсберга.
— Я бы не стал пить эту воду несколько дней, — сказал он.
— Да, — согласился мужчина. — Я тоже так считаю.
Они с Инманом вымыли руки до локтей в чистой воде вверх по течению.
— Пойдемте, поужинаете с нами, — предложил мужчина. — У нас есть сеновал, можете там переночевать.
— Если только ты возьмешь у нас эту пилу, — сказал ему Инман.
— Я рассчитываю получить за нее два федеральных доллара. Или пятьдесят конфедератских, — оживился Визи.
— Забирай, — сказал Инман незнакомцу. — Бесплатно.
Мужчина поднял пилу и положил на плечо, сбалансировав ее по длине, а свободной рукой взял свое искореженное ружье. Инман и Визи последовали за ним вниз по ручью, придерживаясь его русла. У мужчины, похоже, поднялось настроение оттого, что бык был устранен из питьевой воды практически шутя. Они прошли совсем недалеко, когда он остановился и, приставив палец к носу, подмигнул. Они подошли к большому дубу с дуплом в стволе на уровне глаз, он засунул туда руку и вытащил заткнутую пробкой коричневую бутылку.
— У меня много таких припрятано вокруг. Достаю по мере надобности, — сказал он.
Они сели, прислонившись спиной к стволу, и послали бутылку по кругу. Владелец бутылки назвал свое имя — Джуниор и стал вспоминать свою молодость, те дни, когда он разъезжал, устраивая петушиные бои. Он рассказал об одном петухе, очень большом, породы доминик, который ничем другим не занимался, только дрался и топтал кур. О том, как тот побеждал всех, против кого его выставляли, в течение нескольких месяцев. О захватывающих боях и триумфальных победах, когда доминиканец, делая вид, что боится неизбежного поражения, взлетал на стропила конюшни, где был устроен бой, и усаживался там, как на насесте, пока все зрители не начинали насмехаться над ним. Затем, когда насмешки достигали апогея, он падал, как молот, на противника, оставляя красные лужи крови и яркие перья на земле.
Джуниор рассказал также, как женщины во время его путешествий бросались на него с пылом доминиканца, нападающего на своего противника. Особенно он вспоминает одну; это была замужняя женщина, чей муж пригласил его остановиться у них на несколько дней между боями. Она все время поглядывала на него, прижималась при каждом удобном случае. Однажды, когда муж ушел пахать, она пошла к колодцу принести воды для умывания, и, когда наклонилась, чтобы вытащить ведро, Джуниор подошел к ней сзади, задрал юбку и перекинул ей на спину. Под юбкой у нее ничего не было, она приподняла свой зад и встала на цыпочки. Он взял ее прямо там, пока она стояла внаклонку над шахтой колодца. Это продолжалось ровно столько времени, сколько ей потребовалось, чтобы поднять ведро воды. Закончив, он пошел по дороге с петухом под мышкой. Джуниор уверял Инмана и Визи, что у него в молодости было огромное количество таких прекрасных дней. «Много раз мне удавалось так поживиться», — сказал он.
Визи нашел, что это прекрасная история, так как спиртное ударило ему в голову а желудок был пуст.
Визи нашел, что это прекрасная история, так как спиртное ударило ему в голову а желудок был пуст. Он гикнул при завершении рассказа и забормотал о том, что такая жизнь как раз для мужчины.
— Жить как боевой петух — вот чего бы я хотел, — произнес он мечтательно.
Джуниор согласился, что бродячая жизнь была для него замечательной, и сказал, что трудности начались, когда он осел на месте и взял жену, потому что прошло всего три года после свадьбы, как она родила ему негритянку. И в дальнейшем она отказывалась назвать отца этого ребенка, не давая Джуниору отомстить. За это он хотел развестись с ней, но судья отказался дать согласие на развод на том основании, что Джуниор, когда женился, знал, что она была шлюхой.
Позже она взяла в дом двух своих сестер, и они не уступали ей в распутстве, так как одна родила близнецов — двух мальчишек-мулатов, и хотя они теперь подросли — он не может точно сказать, сколько им лет, — за ними было не больше присмотра, чем за парой поросят, и ни мать и никто другой в доме не позаботился дать им имена, поэтому, обращаясь к ним, просто указывают на кого-нибудь из них пальцем и говорят: «Эй, ты».
Джуниор заявил, что, подводя итог своей семейной жизни, он пришел к убеждению, что ему надо было жениться на тринадцатилетней и вырастить ее себе под стать. Он заявил, что многие ночи провел без сна, думая о том, что всю жизнь до самой смерти проведет в унынии и единственное, что ему остается, это перерезать всем им глотки во время сна и затем выстрелить из ружья себе в голову или бежать в лес, где за ним будут охотиться с собаками и пристрелят как негра.
Это вызвало у Визи некоторое замешательство. Немного погодя Джуниор вернул бутылку на место и снова положил пилу на плечо. Он повел их дальше, и, сделав пару поворотов, они подошли к дому, который был расположен под дорогой в сырой низине. Это было большое строение, обшитое досками, и в таком плохом состоянии, что один угол его опирался на кучи плоских речных камней, которые служили фундаментом. В результате дом стоял скособочившись, как будто начал врастать в землю.