Я сказал:
— Мы должны снова вернуться к нашему делу, и на этот раз я склонен полагать, что оно не сорвется.
Той же осенью мы с твоей матерью поженились, и в течение двух лет я был так счастлив, как только может быть счастлив человек. И я думал, что тоже сделал ее счастливой. Ее предыдущий муж, маленький француз, был неудовлетворителен во всех отношениях. Он упрекал ее за отсутствие у них детей и с годами стал угрюмым и грубым. Я же принял за правило не докучать ей даже самой незначительной мелочью.
Месяцы, когда мы ожидали твоего появления на свет, казались удивительным благословением для такой пары, какой были мы: пожилой человек и женщина, уже бывшая замужем. Когда Клер умерла в родах, я думал только о том, что Бог был так мало с нами. Я ничего не мог делать в течение нескольких недель. Добрые соседи нашли кормилицу для тебя, а я слег. Когда я снова встал на ноги, мною было принято решение, что теперь моя жизнь будет полностью посвящена тебе.
Когда рассказ отца был окончен, Ада встала, прошла к креслу, отвела прядь волос с его лба и поцеловала. Она не знала, что сказать. Она была ошеломлена этим рассказом о своем сотворении. В этот момент ей нелегко было осознать себя заново, появившейся на свет не в результате какой-то ошибки, а как плод страсти, только усилившейся от продолжительной разлуки.
К тому времени, когда рассказ Ады был закончен, почти совсем стемнело и подернутая дымкой луна застыла на западном небосклоне над скоплением облаков. Темный силуэт высоко пролетевшей птицы проплыл по лику луны. Затем другой, затем еще и еще, целая стая, растянувшаяся в ряд. Утки-поганки или, может, бекасы летели на юг. Звезды еще не появились на небе, кроме двух планет на западе, ярких светящихся точек на индиговом небе почти над самой вершиной Холодной горы.
— Голубая, которая поярче, — Венера, — сказала Ада, когда они с Руби свернули на дорогу, ведущую в долину Блэка.
Жить как боевой петух
В полдень Инман и Визи подошли к недавно спиленному дереву, огромной гикори, лежавшей вдоль тропы, по которой они шагали. Рядом с ней валялась длинная поперечная пила, ее лезвие, смазанное маслом, было без малейших признаков ржавчины, все зубья на режущей части блестели от недавней заточки.
— Посмотри-ка, — сказал Визи, — кто-то оставил пилу. За нее могут дать хорошую цену.
Он нагнулся, чтобы взять пилу, но Инман возразил:
— Дровосеки просто отошли пообедать. Они скоро вернутся, чтобы распилить и расколоть эту гикори.
— Мне до этого нет дела. Я вижу пилу у дороги и знаю, что я ее нашел.
Визи поднял пилу, повесил ее через плечо, уравновесив по длине, и зашагал дальше. При каждом шаге деревянные ручки с двух концов подпрыгивали, длинное лезвие гудело и завывало, издавая звук, похожий на пение еврейской арфы.
— Я продам ее первому встречному, который захочет ее купить, — сказал он.
— Ты, похоже, очень легко обращаешься с чужой собственностью. Хотелось бы мне услышать, как ты согласовываешь это с Евангелием в своих проповедях, — сказал Инман.
— Если я не ошибаюсь, Господь не слишком обращал внимание на собственность. Он не выказывал к ней особого уважения, одно лишь осуждение. Он демонстрировал это на каждом шагу. Особенно показательно, как Он в гневе карал огнем и водой.
Особенно показательно, как Он в гневе карал огнем и водой. Видел ли ты когда-нибудь пример справедливости в Его карах?
— Нет. По крайней мере, не в этом смысле.
— Вот именно. Я могу сказать только, что человек, который имеет цель создать себя по образу и подобию Божьему, может не слишком задумываться, что кому принадлежит. Такие вещи отвлекают от главного.
— Главного? — спросил Инман. Он посмотрел на всклокоченную голову священника, порез под глазом от бритвы, отметину, оставшуюся от удара, который Инман нанес ему револьвером у Глубокой реки. — Ты не тот, кому надлежит говорить о главном, с теми следами побоев, которые у тебя на лице. Каждый из них получен за дело.
— Не буду отрицать, что за дело, — сказал Визи. — Один человек, который был намного лучше меня, получал и не такие побои. Но я не собираюсь и дальше их сносить.
Это высказывание навело Визи на мысль о самозащите, и он продолжил:
— Дай-ка мне взглянуть на твой револьвер. Я еще не видал такой мощной штуки.
— Нет, — сказал Инман.
— Дай. Я не собираюсь стрелять.
— Нет.
— Я подумал только, что он самое подходящее оружие для стрелка.
— Мой револьвер слишком большой и тяжелый, — сказал Инман. — Тебе нужен револьвер поменьше. Флотский кольт или «старр». Такой по весу, чтобы его можно было быстро вытащить.
— Мне бы хотелось вернуть свой.
— Я планирую держать его у себя до тех пор, пока мы не разойдемся, — сказал Инман.
— Это может произойти неожиданно, — предположил Визи. — И тогда я останусь безоружным.
— Мир от этого станет лучше.
В это время они проходили под огромной гледичией, склонившейся над дорогой. За отсутствием другой еды они наполнили карманы ее длинными стручками и продолжали путь, расщепляя стручки ногтем большого пальца и выгрызая зубами сладкую белую мякоть. Немного погодя они заметили мужчину, стоявшего недалеко от тропы у ручья. Казалось, он был погружен в глубокое раздумье, глядя на открывшуюся ему картину, основной деталью которой был огромный черный бык, сдохший прямо в русле ручья. Человек этот, увидев путников, окликнул их и спросил, не могли бы они, такие славные парни, спуститься с дороги и помочь ему. Инман полез вниз. Визи, положив пилу на обочину дороги, последовал за ним.