Ада долго сидела у костра после заката в ожидании Руби. Венера и Сатурн ярко зажглись на западе, затем закатились за горизонт, и взошла полная луна, когда Ада услышала какое-то движение в лесу. Шаги по листве. Тихие голоса. Она инстинктивно схватила воткнутые в землю вилы, вышла из света костра и стала наблюдать. Какие-то силуэты двигались по краю поля. Ада еще дальше отошла в темноту и выставила перед собой вилы, пять острых зубьев, целя их на звук шагов. Потом она услышала свое имя.
— Эй, мисс Ада Монро, — произнес чей-то тихий голос.
Ее имя было произнесено в той манере, которую ее отец терпеть не мог. Он никогда не уставал поправлять людей, чтобы они произносили правильно: открытый звук А в имени Ада, ударение на последнем слоге в фамилии Монро. Но в течение этого лета Ада оставила попытки заставить людей произносить ее имя вопреки их естественной склонности и научилась быть той Адой Монро, которую позвал этот голос: протяжное А в имени и ударение на первом слоге фамилии.
— Кто это? — спросила она.
— Мы.
— Кто это? — спросила она.
— Мы.
В свете костра появился Стоброд и с ним еще кто-то. У Стоброда в руках была скрипка, смычок лежал на сгибе левой руки. Его спутник держал за шейку грубо сделанное банджо, выставив его перед собой, словно человек, предъявляющий документ у границы. Оба они щурились от яркого света.
— Мисс Монро, — снова окликнул Стоброд. — Это всего лишь мы.
Ада приблизилась к ним, приставив руку щитком к бровям, чтобы свет не слепил глаза.
— Руби здесь нет, — сказала она.
— Мы просто так пришли, — сказал Стоброд. — Мы составим вам компанию, если вы не против.
Он и его спутник положили свои инструменты, и Стоброд сел на землю возле стула Ады. Она отодвинула стул на расстояние, которое сочла более подходящим, и села тоже.
— Собери еще веток для костра, — сказал Стоброд своему товарищу.
Тот без слова в ответ отправился к темной опушке леса. Ада слышала, как он подбирает там ветки и ломает до длины, подходящей для костра. Стоброд порылся за пазухой и вытащил бутылку с коричневым напитком. Стекло было тусклым, почти непрозрачным от царапин и следов пальцев. Он раскупорил бутылку и провел горлышком у себя под носом. Затем поднес бутылку к костру, посмотрел на свет сквозь темную жидкость и сделал небольшой глоток. Он издал свист из двух нот: от высокой к низкой.
— Виски слишком хорошее для меня, но я все равно выпью, — сказал Стоброд.
Он сделал длинный глоток, затем снова закупорил горлышко и спрятал бутылку.
— Мы давно вас не видели, — сказала Ада. — Как вы поживаете?
— Отлично, — ответил Стоброд. — Жить в горах как какой-нибудь преступник — это вам не шутка.
Ада вспомнила историю, рассказанную пленником через прутья тюремной решетки. Она начала пересказывать ее Стоброду в качестве предупреждения о том, что может ждать дезертиров, но он уже ее знал. Эта история обошла весь округ несколько раз, вначале как новость, затем как слух и позже как легенда.
— Эта банда Тяга — сборище убийц, — сказал Стоброд. — Особенно после того, как много раз им все сходило с рук.
Незнакомец, собиравший хворост, вернулся к костру и бросил несколько разломанных веток в огонь, затем сделал еще несколько ходок в лес, чтобы хватило надолго. Закончив, он сел на землю рядом со Стобродом. Этот человек не говорил ни слова и не смотрел на Аду, но уселся под таким углом к костру, чтобы смотреть на Стоброда.
— Кто ваш товарищ? — спросила Ада.
— Этот малый — сын Суонджера, Трендель. То он говорит одно, то другое, в общем, трендит, как его банджо. Никто не хочет иметь с ним дела, потому что он туповат. Вот я его и называю Трендель.
У этого человека была большая круглая голова, которая постоянно клонилась то в одну сторону, то в другую, как будто Бог специально поместил внутри нее так мало, чтобы посмеяться. Хотя, по словам Стоброда, Тренделю было почти тридцать, люди все еще называли его малым, потому что его ум не мог преодолеть самого незначительного затруднения. Для него этот мир не имел никакой упорядоченной последовательности, никакой причинной связи, ничего предшествующего. Все, что он видел, было ново для него, так что каждый день был парад чудес.
Он был толстый, с широким задом, словно его кормили только мучным и жирным. Его соски, большие, как у свиноматки, выпирали из-под рубашки и тряслись при ходьбе. Штанины у него были заправлены в башмаки и нависали над ними, закрывая ступни, слишком маленькие, чтобы держать его вес. Волосы у него были светлые, почти белые, а кожа сероватая, так что в целом его лицо производило впечатление лепешки из пресного теста на фарфоровой тарелке.
Волосы у него были светлые, почти белые, а кожа сероватая, так что в целом его лицо производило впечатление лепешки из пресного теста на фарфоровой тарелке. У него не было ни одного таланта, кроме недавно открывшейся способности играть на банджо, если не считать талантом то, что он был предупредительным и добрым и смотрел на все, что происходило вокруг, широко распахнутыми глазами.
Стоброд рассказал, как они повстречались, и, пока он говорил, парень не обращал на это ни малейшего внимания, будто не понимал, что это о нем шел разговор, или ему было все равно. Трендель рос сам по себе — вот что следовало из рассказа Стоброда. Он не представлял никакой ценности для семьи, так как плохо соображал и поэтому его нельзя было заставить работать. Любая работа была для него слишком трудной, и он всячески сопротивлялся, лишь бы ничего не делать. Его секли, но он безропотно терпел наказания и все равно ничего не делал. Поэтому, когда он чуть повзрослел, его оставили в покое, и он проводил все время, бродя по Холодной горе. Там он знал каждую трещину. Ел он то, что само шло ему в руки, не делая различия между личинками и олениной. Не обращал внимания на время дня и при полной луне бродил по ночам. Летом он спал на подстилке из ароматных иголок под тсугой или пихтой и, только когда долго шли дожди, прятался под выступами скал. Зимой он по примеру жабы, сурка или медведя жил в пещере, почти не двигаясь в течение холодных месяцев.