— Ничего не вышло. Эта песня не получилась, — сказал он Стоброду. — Если вы поведете основную мелодию, я потом вступлю.
Стоброд взял смычком пару нот из «Синди», затем из каких-то других песен, казалось, наугад, бессвязно. Он наигрывал их снова и снова, и становилось ясно, что они звучат без всякого чувства. Но вдруг он собрал их все вместе и сыграл вариацию из них, затем еще одну, более тщательно, и неожиданно они слились в одну мелодию. Он нашел музыкальную тему, которую искал, и последовал по тропе из нот туда, куда они вели, находя путь, который они сами ему подсказывали, — оживленный, прихотливый, легкий и веселый. Он сыграл основную тему пару раз, пока Трендель не подстроил струны банджо и не рассыпал серию ответных аккордов, ярких и резких. Затем они сыграли вместе, чтобы посмотреть, что у них получилось.
Хотя по форме это была не джига и не рил[23], мелодия все же подходила для танца. Однако животы у них так болели, что ни тот ни другой не мог сделать и шага. Трендель тем не менее притопывал одной ногой, качая головой в такт; его глаза закатились, так что виден был лишь трепещущий ободок белка между век. Стоброд сыграл несколько аккордов, затем оторвал скрипку от своей заросшей щетиной шеи и опустил ниже, так что она комлем уперлась в его грудь. Он отбивал ритм на струнах смычком. Трендель поймал этот ритм и тоже стал хлопать ладонью по обратной стороне корпуса банджо, так что у слушателей возникло ощущение, что эти инструменты были просто созданы для этого барабанного боя. В довершение Стоброд откинул голову и спел песню, которую тут же придумал. В ней говорилось о женщине, чьи бедра тверды, как шея мула. Такие женщины большие мастерицы в постели.
Когда он закончил петь, они сыграли мелодию еще раз, затем остановились.
Такие женщины большие мастерицы в постели.
Когда он закончил петь, они сыграли мелодию еще раз, затем остановились. Посовещавшись, снова подкрутили колки, настраивая инструменты, затем сыграли пьесу, чем-то напоминающую «Отступление Бонапарта», которую еще называют «Песней генерала Вашингтона». Это была тихая, более задумчивая мелодия и все же мрачная как смерть. Когда в ней зазвучала минорная тема, словно тени сгустились под кронами деревьев, эта музыка вызвала в памяти темный лес и свет фонаря вдалеке. Это была очень старая мелодия, из тех, которые являются воплощением культуры и выражением ее истинной сущности.
Берч сказал:
— Иисус заплакал на небесах. Мороз по коже от их игры.
Никто из отряда внутреннего охранения не слышал скрипку и банджо играющими вместе мелодию с такой силой и ритмом, делающими музыкальные темы такими зловещими и элегическими. Особенное изумление у них вызывало то, как искусно Трендель бил по струнам двумя пальцами, производя звук, схожий со звоном обеденного колокольчика, но звучащий все-таки торжественно. Два других его пальца словно нащупывали струны, но их движения были отточены до зверского совершенства. Пальцы Стоброда на шейке скрипки находили сочетания нот, которые, казалось, были установлены непоколебимо, как законы природы. В том, как он зажимал струны на грифе, была осторожность, и это резко отличалось от той беззаботности и свободы, с которой он правой рукой водил смычком. В песне, которую пел Стоброд, говорилось о том, как он или какой-то вымышленный рассказчик, лежа на хвойной постели под тсугой, видит во сне, что потерял свою любовь, девушку в зеленой накидке. Слова без музыки, казалось, были едва ли более содержательны, чем телеграфное сообщение, но, сочетаясь вместе, они составляли целый мир.
Когда песня закончилась, Берч сказал Тигу:
— Господи, это святые. Их мысли обращаются к таким вещам, которые недоступны ни мне, ни тебе.
Тиг поглядел вдаль, как будто стараясь что-то вспомнить. Он встал, одернул сюртук и подтянул ремень на бриджах, пока не убедился, что они сидят как надо. Потом поднял свой «спенсер» с земли и направил его дуло так, чтобы держать под прицелом пространство между Стобродом и Тренделем. Приклад упирался в его левую ладонь, и эта рука потихоньку опускалась вниз.
— Становись к тополю, — сказал он Стоброду. — И этого парня возьми с собой.
Стоброду ничего не оставалось, как пойти и встать у дерева. Тополь поднимался почти на сотню футов вверх, его ствол был чистым и монолитным, прежде чем начинались нижние ветви. Да и тех осталось лишь две, размером со стволы обычных деревьев; они росли с двух сторон ствола и были изогнуты, как ответвления канделябра. Верхушка тополя сломалась когда-то давно, еще в прошлом веке, и покрытый мхом обломок лежал на земле по соседству, медленно сливаясь с почвой, полусгнивший и такой мягкий, что можно было пнуть его ногой и отбросить в сторону, как старый навоз, и смотреть, как жучки бросятся врассыпную.
Стоброд держал скрипку перед собой на сгибе руки. Смычок свисал и тихонько качался в такт его сердцебиению. Трендель стоял рядом. Оба застыли в той гордой и напряженной позе, в какую вставали мужчины, снимающиеся в начале войны на амбротипы, только вместо ружей, кольтов и длинных охотничьих ножей Стоброд и Трендель держали перед собой скрипку и банджо как инструменты, говорящие о том, кто они такие.