Последнему Буров придавал особенное значение.
— К-Материк покуда виртуальный, на компьютере, но солнца к нему будут реальные, — твердо сказал он. — Солнца я беру на себя.
6.
… Как ни воротили нос ретрограды типа Мендельзона, как ни хмыкали скептики, идея «Атлантиды на заднем дворе» пленила умы и души. Не могла не пленить. Для какого черта, спрашивается, у них такие возможности? Магазины тырить? Платформы чистить?.. А вот ради такого дела можно и вкалывать наверху без счета времени. А понадобится, то и НПВ-красть.
… И ненавязчиво-незаметно главными стали четыре проблемы:
— К-полигон для будущего Материка,
— «пульт управления» к нему,
— солнца для него же и
— НПВ-добыча вещества.
В очень больших количествах. В этом была самая загвоздка.
Вроде бы достигли такого Ловушечного могущества, что могли К-взять все и вся. Тем не менее было совершенно неясно, откуда добыть такую пропасть вещества. Прикидки Иерихонского выдавали такие умопомрачительные числа с 14-15-ю нулями — хоть в тоннах, хоть в кубометрах… — что он просто не решался их оглашать, пересчитывал еще и еще. Так что, из-за этого не делать все остальное, что само просилось в руки: солнцепровод, «пульт», не осваивать К-полигон?.. Вперед!
Осознание проблем, как известно, торит путь к их решению.
Мысль да прирастает во времени.
Для того ж и принимали доктрину Бурова.
Но теперь перед Любарским забрезжило, ради чего наращивали НПВ-язык до длин в сотни тысяч километров, почему наиболее удачными Ловушками, ЛОМами (хорошо хоть не «фомками») оказались нацеленные в небеса — пока, впрочем, еще в облака — телескопы-«максутики». Они ли делали, с ними ли делалось — но совершенно точно, что делалось нечто крупное.
Глава тринадцатая. Телескоп, украденный телескопом
Главный изъян цивилизации: среди созданных
ею устройств нет ни одного, которое мог бы
пустить в ход только честный человек.
К. Прутков-инженер
1.
Евдоким Афанасьевич Климов уклонялся от НПВ-акций. Выдать идею, сконструировать, собрать, испытать Ловушку — это пожалуйста. Всегда. Но чтобы самому ею что-то, как они говорят, перераспределить-переместить, нет. Даже в визитах с Панкратовым на Катагань-товарную он брал на себя вторую роль (не менее, впрочем, важную, чем первая): стоял на стреме. Посматривал, не идет ли кто, не наблюдает ли за ними.
Тот факт с гусями утром 17 сентября был единственным; да и его он более рассматривал как экспериментальный: проверял оптику наводки НПВ-луча, заодно открыл эффект ОО-РР… и хорошо все-таки, что на гусях, а не сразу на Викторе Федоровиче.
И не то, чтобы он боялся; если бы так, то вообще отошел бы от этих дел. Хватило бы для него, астрофизика, в этом НИИ других занятий. Удерживали воспоминания детства.
… Само собой, что, как и большинства мальчишек, он относился к окрестным садам, огородам, баштанам как к своим, кои непонятно почему опекают другие люди, а иной раз и с собаками. В этом была своя логика: там растет и созревает то, что УРОДИЛО. А это, как говорится, от бога, от природы. Не уродит — не достанется и им, утратят гораздо больше, чем возьмут с огородов и садов мальчишки. А коли уродило, зачем глотничать.
Это возрастное и это проходит. Но было у него кое-что и посерьезней. В том проклятым 46-м, когда всюду НЕ УРОДИЛО. Год сей, если смотреть широко, наилучшее доказательство, что никакого бога нет и никогда не было. Люди страшным напряжением сил и страшной ценой отстояли себя в навязанной им войне. Вдов и сирот десятки миллионов; инвалидов, калек столько же. Страна в развалинах. И в первый послевоенный год по тем самым местам, кои опустошила война, «награда» от бога: засуха, голод, новые смерти.
Киму (так его звали в детстве) 12 лет; на детскую карточку давали 200 г хлеба. И приварка к этому хлебу почти нет. Котлетки из картофельных очисток чуть ли не лакомство. А 12 лет это возраст, когда растут. Расти совершенно не из чего. От голода шатало. Поднимал из тротуарной грязи рыбий хребет пожевать.
И стал красть. Нашел свою, как сейчас сказали бы, нишу, узкую специальность: гирьки. В магазинах — то есть у продавцов, людей далеко не нищих, которым было что взвешивать и что продать. Их он сбывал спекулянтам с весами на базаре. За 3-5 рублей. С учетом, что на том же базаре буханка хлеба шла за 100-120 рублей, не деньги.
В магазинах — то есть у продавцов, людей далеко не нищих, которым было что взвешивать и что продать. Их он сбывал спекулянтам с весами на базаре. За 3-5 рублей. С учетом, что на том же базаре буханка хлеба шла за 100-120 рублей, не деньги. Но можно купить кусочек «макухи»: жмыха подсолнечника, из которого отжато масло. Кусочек сей можно было долго сосать, обманывая голод; а когда размокнет, то и съесть.
Климов не любил вспоминать тот год; только в нынешней ситуации, когда вокруг прибавилось голодных и нищих, ассоциативно вспомнилось. Как-то оказавшись на Катаганском базаре, увидел и ту «макуху»: ее, мелко покрошенную, продавали ведрами — для скота. Для пробы взял кусочек, положил в рот — и тотчас выплюнул: вкус был отвратительный. А тогда слаще ее ничего не было.
… Однажды его поймали. Повели в милицию. Он вырвался и убежал. Это было весной 47-го, страшная зима с опухшими и трупами в домах минула. Пошел щавель на лугах, съедобные корни тростника, крапива, какие-то пойманные в реке рыбешки… выжил. Уцелел, как до того в бомбежках.