Вокруг самого большого костра посередине деревни сидели вожди. Они ели мясо и передавали один другому кувшины с пивом. Конана пригласили к этому костру, и пышноволосая девчушка лет пятнадцати вручила ему большой ломоть оленины. При этом ее зоркие, можно даже сказать, хищные глаза обежали его мускулистую фигуру от макушки до пят: это был оценивающий взгляд женщины, старающейся определить достоинства возможного мужа. О возвращении Конана уже прошел слух, а она была еще не просватана. И поди-ка заполучи в женихи киммерийского мужчину в самом расцвете лет. Редкость!
Конан завернул кусок дымящейся оленины в плоскую овсяную лепешку и запустил в него зубы. Жестковатое мясо показалось ему восхитительно вкусным. И вызвало в памяти сотню таких же пиров, когда он, мальчишка, дрался со сверстниками из-за объедков, оставленных взрослыми. Конан запил мясо добрым глотком пиктского ячменного пива и услышал, как его приветствовал седобородый старейшина, сидевший неподалеку:
— Здравствуй, родственник. Я знал твоего отца и деда.
— И я помню тебя, Анга, — отозвался Конан.
Старейшина слегка нахмурился:
— Чудным каким-то акцентом ты обзавелся, сын кузнеца Вот что значит — жил на чужбине!
— Мне и на Юге все про мой акцент говорили, — пожимая плечами, сказал Конан. — Похоже, я ни одного языка в совершенстве так и не выучил.
Была у киммерийцев еще одна черта, разительно отличавшая их от соседей асов и ванов. Если те пировали до самозабвения весело и разухабисто, то киммерийцы даже на величайших праздниках сохраняли торжественную серьезность. У воинов не было привычки, напившись, хвастаться подвигами, тем более драться между собой. Хотя пиво и на киммерийских пирах обычно лилось рекой.
Утолив первый голод, Конан несколько затосковал по доброму рукоприкладству — конечно, бескровному.
— Вот у асов на пирушке, — сообщил он сидевшим поблизости, — сейчас уже хватались бы за мечи, а стропила подскакивали бы от воинственных песен, и воины вовсю выкликали бы имена вождей, которых им довелось зарубить
На старого Ангу его слова не произвели особого впечатления.
Это хорошо, — сказал он, — что ты наконец вернулся туда, где люди умеют себя вести как подобает!
— Вот именно, — вступил в разговор мужчина с печальным длинным лицом, сидевший по другую руку Конана. — Кому, кроме труса или глупца, взбредет на ум хвастаться убитыми врагами? Всякий воин — враг он тебе или друг — стоит ровно столько, сколько стоит его сердце и рука. Вот мне, например, случалось принимать жестокие раны от всяких там свинопасов с равнин. Зато я видел, как падали вожди, сраженные мальчишками, впервые вышедшими на поле битвы…
Мужчины кивали головами, соглашаясь, что прозвучавшие слова были мудры
— И все-таки, — упорствовал Конан, — я бы сказал, что в других странах знают цену веселью Там поют песни, играют на арфах и флейтах… Девушки танцуют, жонглеры мечут факелы, дрессировщики водят ученых медведей.
.. Девушки танцуют, жонглеры мечут факелы, дрессировщики водят ученых медведей… А у нас что ни песня — все равно что мертвого несем хоронить.
На него оглянулись так, словно он говорил на чужом языке.
— Ну да шут с ним, с весельем, — вздохнул он недовольно. — Вам все равно не понять.
Конан увидел, как у края освещенного круга появился Куланн. Извинившись, он встал, прихватив с собой горшочек пива. Потом подошел к юноше и передал ему горшочек.
— Держи, двоюродный брат, — сказал он Куланну. — Выпей Не к лицу мужчине печаль в первый вечер зимовки.
Куланн отпил небольшой глоток и вернул горшочек.
— Спасибо, — коротко поблагодарил он Конана.
— Вот что, родственник, — сказал ему тот. — Я тут прослышал кое-что о тебе и о той девушке. Ты не первый, кто переживает такую потерю. Собери лучше друзей, и мы все вместе сходим за новой!
Куланн ответил ровным голосом:
— Мне нужна только она. Бронвит… Мы с ней дали клятву. Я ее жених.
— Ну… — ощущая неловкость, проворчал Конан, — если я правильно понял то, что мне рассказали, ваша клятва больше не имеет силы Даже Кром не станет спрашивать строго, если ты нарушишь обет, данный мертвой.
— Я ее мертвой не видел, — упрямо возразил Куланн. — Ее тела не было среди тех, что оставались на кочевье.
— Ты точно уверен, что ее там не было? — спросил Конан — Если не ошибаюсь, тела были в таком состоянии, что…
— Не было ее там! — с мрачной яростью выпалил юноша. — Я бы ее непременно узнал!..
— Даже если она жива, она потеряна для тебя навеки, — сказал Конан. Забудь и думать о ней.
— Никогда! — был ответ. — Я поклялся ей именем Крома, что приду и заберу ее с собой. И что ни ее родственники, ни демоны горные или небесные не смогут мне в том помешать!
Конан собрался было заметить ему, что давать направо и налево клятвы именем Крома было по меньшей мере неразумно… но вовремя прикусил язык: вспомнил свою собственную недавнюю неосторожность. Он только спросил:
— Ну и как же ты собираешься ее отыскать? Ты сам отлично знаешь: пленники, которых заковали в цепи и доставили на побережье, не возвращаются никогда…
— Этих никто на побережье не уводил. Там не ванские работорговцы орудовали, а какие-то демоны или сумасшедшие. Пленников увели на северо-восток!