Бояре осушили кубки, накололи на ножи по кусочку ветчины.
— Хорошее вино, пряное, — одобрил выбор холопа дьяк. — А бабы мои, стряпухи, все кислятину всякую с утра притащить норовят. Вроде как кошт мой берегут, ан мне же через брюхо. Эх, давай еще по одной…
Иван Юрьевич разлил, они выпили снова.
— Хорошо вино, душу радует, — согласился Зверев. — Фряжское?
— А не знаю, — виновато развел руками хозяин. — Давно уж ключник всеми припасами занимается, мне недосуг. Дел государевых не счесть, о себе — хочешь верь, хочешь нет! — ан о себе помыслить некогда. Вино доброе, та и хорошее, похвалю, коли не забуду… А и не забуду! — Он хлопнул в ладони и громко позвал: — Эй, Годислав! Подь сюда, неча тут подслушивать. Прознай, кто вино сие для стола выбрал и благодарность от меня передай. Мне опосля скажешь, кого наградить надобно.
— Слушаю, батюшка, — заскочивший в трапезную мальчишка поклонился и тут же выскочил обратно.
— А ты сказывай, друже, чего для князя Михайлы просить намерен. Коли прощения, так не будет сего. Сам же он вину признал, сам и каяться не захотел. Стало быть, и кару сам выпросил. Коли снисхождения какого — так покамест рано, пусть срок хоть какой минует, гнев царский остынет.
— Потом просить стану, Иван Юрьевич, — покачал головой Андрей. — Не ведал про дела московские, токмо вчера вечером прискакал. Посему сказать ничего не могу.
— За уважение благодарю. — Хозяин дома опять наполнил кубки. — Не успел приехать, ан меня первого навестил. О делах-печалях моих послушал, хлеб преломил. Да токмо вижу, гложет тебя что-то, нужда большая есть. Да и не стал бы ты будить меня без большой нужды, приезжать засветло. Так сказывай, друже, в чем печаль? Коли не о князе Воротынском беспокоишься, тогда о чем?
— Об отце.
— А-а, Василий Ярославович, друг мой верный, мир его праху, — склонил голову дьяк. — Знаю я о беде твоей, знаю. Сие есть горе наше общее.
— Он жив!
— Истинно?! — вскинулся боярин.
— У татар крымских в полоне.
— Откель знаешь?
— Сон вещий приснился…
— Сон? — Дьяк отпил из кубка. — Славные у тебя сны, друже. В такие поверю с радостью.
— Ты же знаешь, Иван Юрьевич, служилым людям без дозволения царского отъезжать из пределов русских невместно. За бегство принять могут.
За бегство принять могут. Посему прошу, испроси для меня разрешение в Крым поехать. Отца выкупить хочу.
— У кого он в полоне томится? — деловито поинтересовался дьяк.
— Найду, — уверенно кивнул Зверев. — Мне бы уехать быстрее. Праздники крещенские начнутся — тут на полмесяца застрянешь.
— И-э-эх! — опрокинул в себя кубок с остатками вина боярин Иван Кошкин и решительно поднялся. — Мыслил я хоть денек от хлопот отдохнуть, да видно, не судьба. Коли сегодня государя не спросить, завтра его можно и не застать. Он, что ни праздник, на молебен по святым местам отправляется. Эй, Годислав! Знаю, что слышишь, шельма! Вели карету запрягать и шубу с красным подбоем приготовить. Во дворец еду! Жди от меня известий, друже. Коли повезет, после обедни будут.
* * *
Настроения разглядывать зимнюю Москву у Андрея не было, а потому он прямым ходом поскакал от побратима к себе во дворец — и с удивлением обнаружил, что здесь вовсю кипит работа. Трое холопов расчищали двор от снега, скидывая его в сугроб у стены за дворцом. Никита и Мефодий, обнаженные по пояс, но все равно распаренные, кололи дрова, которые Андрейка корзинами носил в дом. Нашлось занятие даже дряхлому ярыге — тот раскладывал на расчищенной половине двора, прямо на настил мостовой, какое-то тряпье.
Зверев спешился, удивленно оглядываясь, и тут, накинув на голову платок, на крыльцо выскочила Варвара, замахала руками:
— Коня, коня с чистого уводи! Нагадит же, скотина! Уводи скорей!
Зверев послушался, быстрым шагом уйдя со скакуном на конюшню, и здесь, раз уж все равно вошел, отпустил подпруги, снял седло, потник, вынул узду. Взмахом руки отпустив Боголюба, сам тщательно отер коню шкуру пучком соломы, завел в свободное стойло, налил воды. Сена задавать не стал — холопы потом кинут. Отправился в дом — где на крыльце, приплясывая от холода, дожидалась его обеспокоенная женщина:
— Прости, княже, сгоряча крикнула… Двор же токмо очистили!
Подхватив ее за локоть, Зверев вошел в тепло, скинул шапку, расстегнул зипун:
— Чем ты там двор застилаешь, приказчица?
— Дык… — запнулась Варя. — Рухлядью всякой из сундуков. От моли. Перекладывать рухлядь надобно каженный месяц, дабы моль не заводилась. Я видела, много там порченого всего оказалось, латать теперича придется. А на улице вымерзнет [8] вся. Токмо снег убрали, чисто все, безбоязненно класть можно. А тут ты… А лошади, они такие… коли чисто все… — Она сбилась и просто спросила: — Не осерчаешь, что прикрикнула? Не со зла я, княже…
Андрей, поддавшись порыву, склонился и крепко поцеловал ее в красные, как огонь, но на вкус невероятно холодные губы. Сжал ладонями румяные ледяные щеки:
— Не застудилась?
Варя шмыгнула носом и шепотом ответила:
— Серебро давай, Андрей Васильевич.
— Чего?! — возмутился Зверев. — За один поцелуй — и сразу серебро?
— Как ты помыслил-то такое, княже?! — От возмущения глаза приказчицы округлились. — Я! Я! Я на дрова просила, их там от силы на неделю осталось под навесом! Попалили все еще до снега прежние жильцы. А их еще и поколоть надобно. Кровля в трех местах прохудилась, снег через щели трусит, до оттепели сделать надобно, не то зальет. Кур купить надобно — хоть десяток завесть, дабы объедки было кому скармливать, да яйца свежие собирать. Не все ж псам брюхо набивать. Белье все залежалое, стирать надобно, отдушивать, — это как мне одной парой рук переделать? И холопов кровлю перешивать не пошлешь, токмо поломают без опыта.
Не все ж псам брюхо набивать. Белье все залежалое, стирать надобно, отдушивать, — это как мне одной парой рук переделать? И холопов кровлю перешивать не пошлешь, токмо поломают без опыта.
— Все! Понял, понял, понял… — рассмеялся Зверев. — Дрова, кровля, куры… Может, поросенка лучше для объедков взять?