Эти три его знания то противоречили друг другу, то переплетались и друг друга подкрепляли. Так, по учению волхва, из замерзшего болота лихоманка вылезти не способна, ибо замурована ледяным панцирем; согласно инфекционной теории, на морозе микробы дохли — а искренняя молитва путем самогипноза укрепляла иммунитет верующего. Но в то же время лихоманка забраться зимой в город не могла, а вот вирус — запросто. Очень уж много там теплых домов, слишком тесно общаются люди. Да еще и навоз — неизменный спутник любого скакуна, буренки или мелкой овцы, лежащий везде и всюду толстым или тонким слоем, — отнюдь не улучшал атмосферы в столице. Н-но — где город, там и суета, корысть, ложь, блуд, гордыня… Стало быть, лихоманка и карой могла оказаться за грехи людские. Запросто! От грехов же ничем, кроме молитвы, не откупишься…
— Что ты так на меня смотришь? — забеспокоилась женщина, тронув пальцами кружевной, с жемчужной понизью чепец, стряхнув с сарафана несуществующую ворсинку.
За минувшие десять лет княгиня заметно поправилась, отчего стала только краше. Сейчас Андрей не мог понять, отчего перед свадьбой считал Полину толстой? Она была и оставалась настоящей красивой женщиной. Женщиной в теле, сильной, здоровой и соблазнительной. Есть кого обнять, что поцеловать, к чему прижаться. Не дохлятик холерный с костями наружу, который того гляди сломается от любого прикосновения, а настоящая красавица. Та, что и любовью одарит, и ребенка здорового выносит.
— Ой, порвалось! — заметила что-то на боку княгиня. — Я сейчас Пелагею…
— Конечно, закажи. За здравие. Свое, детей и всех прочих.
— А ты, батюшка? — не поняла Полина.
— Я же упомянул: «и всех прочих».
— Какой же ты «прочий», батюшка наш, отец родной?! — всплеснула жена розовыми ручками.
— Не отец я тебе, хорошая моя, а муж законный, — с усмешкой поправил князь. — Нечто забыла?
— Пост сегодня, Андрюша… — прочитав что-то в его глазах, напомнила женщина. — Среда.
— Мужу перечить — грех, — с легкостью парировал Зверев, оттолкнувшись от подоконника и подкрадываясь к супруге. — Смирение есть твой удел, смирение и покорность. Али забыла, чему в монастыре учили?
— Но ведь пост, милый… — понизила голос Полина и почему-то облизнула губы.
— Как же я люблю тебя, моя радость… — Князь взял жену за руку, притянул к себе, но прикоснуться к влажным губам так и не успел: в светелку внезапно влетела русоволосая семилетняя девочка в сатиновой исподней рубахе и, обежав взрослых, схватила Андрея за ремень:
— Папа, она первая начала!
— Неправда! — Второй девочке было всего пять, и ростом она уступала сестре на целую голову. — Это ты моего зайку схватила!
— Он не твой!
— Нет, мой!
— Нет, мой!
— Девочки, нельзя так себя вести! — отступив от жены, грозно рыкнул Зверев. — Вы же сестры! Вы друг другу помогать должны, защищать! А вы вечно сцепиться норовите, что пауки в банке!
— Она моего зайку схватила, папа!
— Он мой!! — в один голос закричали девочки.
— Почто простоволосые по дому носитесь?! — заметила совсем другое Полина. — Как же вам не совестно, бесстыжие, прилюдно и без платка даже?
— Да ладно, — отмахнулся на такой пустой упрек Андрей. — Заяц-то ваш где?
Девочки примолкли. Похоже, в пылу ссоры столь ценный для обеих предмет оказался утерян.
— Ночь уж за окном, а вы носитесь как угорелые, — пользуясь наступившей паузой, укорила дочек Полина. — Ну-ка в опочивальню ступайте!
В дверях наконец показалась запыхавшаяся нянька. Из-под съехавшего набок платка Устины выбивались седые волосы, вязаная кофта расстегнулась на две верхние пуговицы. Переведя дух, подворница поклонилась:
— Прости, матушка, не уследила…
— Спать, спать пора, — похлопала себя по ноге Полина. — Ну-ка, пойдем. Пойдем, пойдем. Арина, Пребрана, со мной пошли!
— Ну, ма-ама-а… — Девочки набычились и недовольно выпятили губы, став неотличимыми, словно близнецы.
— Арина, отпускай отца, ему на грамоту ответ отписать надобно. Пребрана, тоже пожелай отцу спокойной ночи.
— Доброй ночи, батюшка, — соизволила кивнуть младшая и отступила к двери.
— Доброй ночи, батюшка, — отпустила ремень Арина.
— Спокойной ночи, кровинушки мои, — пригладил ей голову Андрей.
— Погоди, Ермолай подрастет — втроем прибегать начнут, — улыбнулась жена.
— Ну и пускай, — согласился Зверев. — Кстати, Полина. После полуночи настанет уже четверг.
Княгиня покраснела и, торопливо обняв детей, повела их в спальни.
Андрей снова повернулся к окну — но там, за витражными стеклышками, за прошедшие минуты успела сгуститься непроглядная темнота. Князь вздохнул, закрыл для сбережения тепла внутренние рамы, задернул шторы, прихватил с пюпитра для чтения книг масляную лампу, переставил на стол. Снова развернул грамоту, перечитал.
Снова развернул грамоту, перечитал. Задумчиво расчесал пятерней короткую аккуратную бородку.
В комнате пряно пахло воском, сочной сосновой смолой и легким дымком. Было тепло, покойно и тихо. Разве только в печи слабо похрустывали в топке дрова и тоскливо шуршал снежной крупкой ветер под окном — но это лишь добавляло светелке уюта. Розовое пятно света выхватывало из небытия грубо сбитый стол, французское резное бюро у стены и густой персидский ковер. Бревенчатые стены тонули в сумраке, а за приоткрытой дверью начинался и вовсе непроглядный мрак. Но там, в многочисленных горницах его дворца, отходили ко сну дети, хлопотали на кухне стряпухи, томился в подполе ставленый мед, ждала общего ужина трапезная. Там, в опочивальне, на обширной глубокой перине после полуночи он утонет в объятиях ласковой любимой жены, чтобы поутру его разбудили веселые голоса детей.