Я не боялся завтрашнего дня. Во Флери я знал, что будущее ничем не отличается от настоящего. А снаружи тем более не о чем беспокоиться. Никакой опасности на горизонте. Я настолько много о себе думал, что считал себя неуязвимым. И не просто верил в то, что неуязвим, — а знал, что это именно так!.
[24]Для перевозки из парижского суда в тюрьму Флери?Мерожи меня погрузили в автозак. Это такой фургон, в задней части которого стоят два ряда тесных клеток. По одному заключенному в клетку, больше туда не запихнешь. Там можно стоять, можно сидеть на полу. На запястьях наручники. В двери решетка. В окно не смотрим: только перед собой.
Решетка, узкий проход, потом другая клетка, где заперт другой чувак, который едет в том же направлении. Я не пытался разглядеть его лицо. Я был не слишком подавлен, но и счастья особого тоже не знал — отгородился от других и жил сам по себе..
Киношных супергероев не существует. Кларк Кент становится Суперменом, только когда надевает свой смешной комбинезон; Рэмбо не чувствует ударов, но его сердце трепещет; Человека?невидимку играет Дэвид Маккаллум в синтетической водолазке и с нелепой стрижкой. А у меня нет слабых мест. Я обладаю даром полной непрошибаемости.
Я способен прогнать прочь любое неприятное чувство. Оно даже не рождается у меня внутри: я выстроил вокруг себя крепость, которую считаю неприступной. Супермен и его коллеги — вымысел. Но я был убежден, что настоящие супергерои существуют. Их немного, и я — один из них..
24
Мадам Поццо ди Борго зовут Беатрис. Она кажется приветливой, открытой и простой. Я называю ее просто Мадам. Ей это подходит.
Мадам скоро умрет. Так мне сказал Поццо.
Его я называю вслух «месье Поццо». А про себя — просто Поццо, как бы с маленькой буквы. Сегодня утром Поццо сказал, что его жена больна. У нее рак. Когда два года назад Поццо разбился на параплане, врачи сказали, что ему осталось жить не больше семи?восьми лет. Но — поздравляем, вам бонус: похоже, он все равно переживет супругу..
В доме ди Борго семья и прислуга не разделены. Все едят вместе. Из вроде бы обычных тарелок, хотя я догадываюсь, что они не из супермаркета на углу. Готовит Селин, няня детей ди Борго. И, кстати, вполне прилично. Да и дети не отнимают у нее много времени. Старшая девочка, Летиция — избалованный подросток.
Она относится ко мне свысока, и я отвечаю ей тем же.
Она относится ко мне свысока, и я отвечаю ей тем же. Робер?Жан (ему двенадцать) — сама сдержанность. Не знаю, кто из них больше страдает из?за того, что творится в доме. По мне, так у богатых детей нет причин страдать. Девчонка — просто чума, мне хочется взгреть ее, как только я ее вижу. Показать ей настоящую жизнь, чтобы она перестала ныть из?за того, что не может купить сумочку, о которой так мечтала несколько недель, — но не осталось, блин, светло?карамельного оттенка.
Для начала я отвез бы ее в Богренель, потом к приятелям в Сен?Дени, в сквоты на заброшенных складах, где не только собираются наркоши во время ломки, но и просто живут целые семьи с маленькими детьми. Ни воды, ни отопления, ни света. Вонючие матрасы валяются прямо на полу. Я собираю соус кусочком багета.
Летиция ковыряет еду, она оставила на тарелке половину своего рулета. Беатрис нежно журит сына за то, что он выбирает из тарелки лук. Скоро у Беатрис уже не останется сил сидеть с нами за столом. Она будет лежать у себя в комнате, а потом в больнице..
Эти аристократишки — тридцать три несчастья. Я смотрю по сторонам. Столы, мебель с инкрустацией, комоды в стиле ампир с позолоченными ручками, сад посреди Парижа (целый гектар), квартира… Зачем все это, если больше не можешь жить? И почему все это меня волнует?
* * *
Поццо страдает. Поццо принимает обезболивающие. Поццо страдает чуть меньше. Когда ему становится лучше, я везу его в Богренель. Мы не выходим из машины. Я опускаю стекло, мой приятель кладет ему на колени небольшой пакетик. Тот сухо спрашивает:
— Абдель, что это?
— То, что помогает лучше себя чувствовать. В аптеках не продается.
— Но, Абдель!.. Это недопустимо! Убери немедленно!
— Я веду машину, у меня руки заняты…
По ночам Поццо не спит. Он задерживает дыхание, потому что ему больно дышать, ловит воздух ртом, и от этого ему становится еще хуже. Кислорода в комнате недостаточно, и в саду недостаточно, и в баллоне. Меня иногда будят: надо отвезти его в больницу, сейчас же, немедленно. Ждать «скорую помощь», приспособленную для перевозки тетраплегиков, слишком долго..
А я готов, чего уж. Всегда готов.
* * *
Поццо страдает особенно сильно, когда его жене плохо, а он ничем не может помочь. Я рассказываю анекдоты, пою, хвастаюсь вымышленными подвигами. Поццо носит антиварикозные чулки. Я натягиваю один на голову и притворяюсь грабителем:
— Руки вверх… Руки вверх, я сказал! И вы тоже!
— Я не могу.
— Что? Вы уверены?
— Уверен.
— Балллять, как не поперло… Ладно, я хочу самое ценное, что есть в этом доме! Никакого серебра, никаких картин! Я хочу… ваш мозг!
Я бросаюсь на Поццо и делаю вид, что сейчас вскрою ему череп. Ему щекотно, он просит перестать.
Я напяливаю его смокинг (он мне слишком велик), ударом кулака по дну «стетсона» превращаю ковбойскую шляпу в котелок, насвистываю регтайм и танцую у кровати Поццо, как Чарли Чаплин в «Новых временах».