Я сел на корточки и стал смотреть на грязные воды Сены, которые текли в сторону моста Искусств. Ботинки копов громыхали по мостовой все отчетливей. Я затаил дыхание, надеясь, что нарастающий шум плавно удалится и стихнет..
Я вообще не думал о том, что могу упасть. Мне не было страшно. Я не знал, где мои друзья, но не сомневался, что они тоже сумеют спрятаться. Копы промчались мимо, и я тихо закудахтал в воротник свитера[6].
Вдруг из?под моста выскочил буксир. От неожиданности я едва не свалился вниз. Сидя в укрытии, я пытался отдышаться. Очень хотелось пить.
* * *
На самом деле я вовсе не был героем — и уже тогда понимал это. Мне было пятнадцать лет, и рос я как сорная трава. Если бы мне тогда пришлось рассказывать о себе, подбирать определения, составлять фразы с прилагательными, эпитетами и прочей чепухой, которую нам вбивали в школе, то я бы конкретно завис.
И вовсе не потому, что не умел выражать свои мысли — поговорить я и тогда был мастак, — но мне пришлось бы остановиться и подумать. Посмотреть в зеркало и помолчать хоть минутку — что мне трудно до сих пор, даже в мои нынешние сорок. А еще мне пришлось бы ждать, пока в голове не заведется мысль — мое собственное мнение обо мне самом.
И если бы я был с собой честен, то эта мысль мне не понравилась бы. Ну так и на фига она мне?.
Никто не задавал мне таких вопросов — ни дома, ни в школе. Кроме того, у меня был просто звериный нюх. Лишь только кто?нибудь подбирался ко мне с расспросами, как я уже уносил ноги. Я быстро бегал. У меня были отличные ноги и самые веские причины для того, чтобы удирать.
Каждый день я проводил на улице — и каждый день у полиции появлялся повод гоняться за мной. Каждый день я пробегал город из конца в конец, квартал за кварталом — мой личный парк развлечений, в котором дозволялось все.
Взять все так, чтобы не взяли тебя; вот цель игры.
На самом?то деле мне ничего не было нужно. Но я хотел все. Ходил по улицам, словно между полками огромного супермаркета с бесплатными товарами. Ничего не знал о принятых тут правилах. Сначала, пока я еще соглашался слушать, никто мне о них не рассказывал — а потом я уже и не слушал. Никого.
И хорошо же мне было!
* * *
В октябре 1997 года меня сбил грузовик. Перелом бедра, левая нога раздроблена, тяжелая операция и несколько долгих недель на реабилитацию в Гарше[7]. Я перестал бегать и начал толстеть.
За три года до этого я познакомился с человеком, который на всю жизнь оказался в инвалидной коляске после неудачного полета на параплане. Его звали Филипп Поццо ди Борго. Некоторое время мы были в равном положении — оба инвалиды. В детстве и юности, услышав это слово[8], я представлял себе только станцию метро да широкую эспланаду, где только тырь да поглядывай, не покажется ли где полицейский.
Отличная песочница для моей игры..
Теперь с играми было покончено — по крайней мере на некоторое время. А Поццо, с парализованными руками и ногами, лишился этого навсегда.
Через год о нас с ним сняли удивительный фильм «Неприкасаемые» — и тут все вдруг захотели прикоснуться к нам. В этом фильме даже я — потрясающий, клевый пацан. У меня идеально ровные зубы, я все время улыбаюсь или смеюсь и самоотверженно ухаживаю за чуваком в инвалидном кресле. И к тому же танцую как бог..
То, что два героя «Неприкасаемых» делают в фильме — гонки на шикарной машине, полет на параплане, ночные прогулки по Парижу, — все это было на самом деле. Но это даже не два процента того, что мы вытворяли. И при этом я так мало сделал для Филиппа — гораздо меньше, чем он для меня. Я возил его кресло, повсюду сопровождал, старался облегчить его страдания.
Просто был рядом..
До той поры я никогда не видел такого богатого человека. Филипп — потомок старинного дворянского рода, да он и сам преуспел в жизни. У него куча степеней, он — бывший глава фирмы, производящей шампанское «Поммери». Я просто использовал его. Он изменил мою жизнь. А я его — нет. Или очень ненамного. В фильме все приукрашено, чтобы зрителю было легче погрузиться в мечты..
* * *
Да, должен сразу сказать: я не очень?то похож на того парня в фильме. Я — араб, ростом мал, по жизни груб. За свою жизнь я совершил много дрянных поступков, и тут оправдаться мне нечем. Да и не собираюсь.
Зато теперь я могу об этом рассказать. Срок давности вышел.
У меня нет ничего общего с настоящими неприкасаемыми — с индийцами, которые обречены влачить жалкое существование. Моя каста могла бы называться «неуправляемые», и я — ее бесспорный лидер по натуре: независимый, бунтарь, восстающий против любых ограничений, порядка и морали. Это не попытки оправдать себя.
И не повод для гордости..
Но кто угодно может измениться. Доказательства, как говорится, налицо.
Однажды я снова шел по Новому мосту. Погода была такая же, как в тот день, когда я удирал от полиции: мелкий моросящий дождь, отвратительный, пробирающий до костей. Дождь лил мне на лысину, холодный ветер забирался под куртку.
Новый мост казался мне великолепным. Две его части соединяют остров Ситэ с Большим Парижем. Я был впечатлен его размерами, шириной (почти тридцать метров), просторными тротуарами, полукруглыми площадками — откуда можно любоваться видом… не подвергая себя опасности. Ха.