— Нет уж, рассказывайте.
— С этого момента ты под арестом. Я тебя допрошу, ты подпишешь показания. Затем я передам их прокурору, который решит, виновен ты или нет. Но, как ты понимаешь, ты скорее всего виновен.
— Ага.
Я разглядываю ту парочку из метро, которая прохаживается по коридору. У мужчины по?прежнему на шее фотоаппарат. Женщина сняла плащ. Они больше не обращают на меня внимания. Они заняты новым делом. Другим жуликом, другим жалким отбросом общества.
Честные граждане, жители Франции и туристы, можете спать спокойно. Полиция заботится о вашей безопасности.
14
Из полицейского участка меня перевезли во Дворец правосудия. Там меня уже ждал прокурор. Все закончилось очень быстро.
— Прочитав ваше дело, я вижу, что во вторник и среду вы были на эспланаде Трокадеро и совершили там несколько правонарушений в отношении туристов. Кража видеокамеры, фотоаппарата, двух плееров, а также избиение двух человек, которые пытались оказать вам сопротивление. Признаете ли вы свою вину?
— Да.
— Вы не возражаете против того, что вас будут судить без предварительного следствия, предоставив бесплатного адвоката?
— Не возражаю.
Обратившись к двум полицейским, которые ждали у двери, прокурор сказал:
— Спасибо, господа. Можете отвести его в камеру предварительного заключения.
В подвале Дворца правосудия свет горит и днем, и ночью. У меня забрали часы и втолкнули в камеру. Я утратил всякое представление о времени, не понимал, медленно или быстро оно идет, но это меня не волновало. Французское государство любезно угостило меня ломтем хлеба, куском камамбера, апельсином, печеньем и бутылкой воды.
Мой желудок все это одобрил. Я думал: «Что бы ни случилось, от голода и жажды я не умру. А за все остальное уже париться не мне». Я задремал на нарах.
Мои — третьи, у самого потолка. Странно, но у меня было все, что нужно..
* * *
Меня разбудили незнакомые звуки. Люди плакали, кричали, стучали кулаками в двери камеры: у наркоманов пошли ломки. Зайдешь — подумаешь, что в дурдом попал. Я глянул вниз. Там, по ходу, шел живой камеди?клаб.
Два араба: один маленький и худой, другой — высокий и толстый. Первый метался по камере, второй спокойно сидел на нарах. Прямо Лорел и Харди в каталажке.
— Ужяс! Ужяс! — восклицал маленький. — Мая жина! Маи дэти! Ани никогда нэ работали! Миня посадят, что ани будут есть?! Как будут жить бэз меня, э?
Толстый посмеивался над ним, но все?таки пытался утешить:
— Да не переживай так! Если твоей жене придется работать, она научится. И дети тоже. И когда ты вернешься, на счету у вас будет больше денег, чем сейчас.
— Ой, нэт! Я так ни думаю, нэт!
— Слушай, а за что ты сюда загремел?
— Из?за бюмажника, билят!
Тут я не сдержался и заржал. Мне всего восемнадцать, а я уже был настоящим бандитом по сравнению с этим… Да он мне в отцы годится!
Я, конечно, ничего не сказал, потому что не хотел наживать врагов даже среди таких слабаков, как они. Но до чего же жалкое зрелище — попасться в пятьдесят пять лет на краже кошелька и биться из?за этого в падучей. С ума сойти, из?за какой ерунды он тут оказался, да еще так переживает. Трудно представить, чтобы французское правосудие потратило хоть один франк на возню с таким неудачником..
Такие, как он, не угрожают безопасности страны.
Уж если перспектива тюремного заключения и может на кого?то оказать воспитательное воздействие, то это как раз он.
Возможность проверить мои умозаключения представилась немедленно. Дверь открылась — за нами пришли, чтобы отвести в зал судебных заседаний. Кроме нас троих, туда вели еще человек двадцать. Мы прошли по коридорам и стали подниматься по лестнице.
Я никогда в жизни не был в театре, но в детстве видел несколько пьес по телевизору. «Декорации Роже Арта, костюмы Дональда Кардуэлла…» Ну что ж, вот я и на сцене, готов подавать текст.
Постановка очень удачная, роли распределены. Один скулит и хнычет, чтобы разжалобить судей. Другой раскаивается, как на исповеди; во всяком случае, я так себе это представляю. Третий корчится от боли или просто прикидывается, что ему больно. Неважно, все равно никто не обращает на него внимания. Еще один делает вид, что ему на все наплевать, и тихо насвистывает.
А кому?то все это нравится, он просто прется от того, что попал сюда. Может, он идиот?.
И, наконец, я. Руки в карманах, развалился на скамье, жду своей очереди. Прикидываюсь, что задремал, пока разбирают чужие дела. Прикрыв глаза, я наблюдаю, изучаю, впитываю. В моем каталоге человеческих типов и отношений появляются новые строчки, но выводы все те же. Большинство подчиняется, меньшинство властвует, и судьи далеко не всегда относятся к этому меньшинству.
Они потеют в своих черных мантиях, вздыхают, открывая новую папку, едва поднимают глаза на того, кто стоит перед ними, зевают, слушая короткую речь защитника. Вообще?то язык не поворачивается назвать это — речью. Это — просто оскорбление настоящих адвокатов, которых я искренне уважаю. Судья объявляет приговор и бьет по столу молотком:.
— Следующее дело!
Похоже, ему охота побыстрее с этим покончить. Я смотрю на него и думаю, стоило ли тратить столько лет на учебу, чтобы оказаться в пыльном зале, на неудобном стуле, разбирая деяния престарелых махмудов, тырящих кошельки. А кстати, где учатся на юриста. Все богатенькие дети из XVI округа собирались «изучать право в Ассасе[19]».