— Мадам и месье Селлу, напоминаю, что вы отвечаете за этого мальчика до его совершеннолетия. Во Франции оно наступает в восемнадцать лет, а до тех пор вы должны обеспечивать его безопасность и защищать — в том числе от него самого. Ребенок — это не обуза. Это груз ответственности, и вы берете его на себя, когда становитесь родителями.
Вы меня понимаете?.
— Да, мадам.
* * *
И на этот раз они действительно поняли. Не всё, но что?то поняли.
Когда мы вышли на улицу, отец, который три часа, понурившись, просидел в помещении судебной полиции, решился заговорить со мной:
— Абдель, ты слышал? Эта женщина сказала, что мы отвечаем за тебя, так что давай, теперь хорошо веди себя!
Я слышал.
Я слышал слово «обуза». Я смотрю на этого несчастного человека, который тридцать лет ремонтирует провода. Мы вместе переходим по Новому мосту через Сену. У меня немало воспоминаний, связанных с этим местом. У меня жизнь гораздо интереснее, чем у него.
— Абдель, как же так? У тебя на глазах кого?то убили! — Мать смотрит на меня глазами, полными слез.
— Ничего страшного, мам! Это было все равно как в кино. Как будто я увидел это по телевизору. Я там был, но ко мне это не имело никакого отношения. Я вообще ни при чем. И на меня это не произвело никакого впечатления…
Так же, как и их нотации.
Часть II
10
Я злоупотреблял слабостью своих родителей и не видел в этом ничего плохого. В шесть или семь лет я расстался с детством и корабликами из парка Тюильри — окончательно и бесповоротно выбрав независимость и ожесточенность. Я много наблюдал и составил свою собственную иерархию человеческого общества. Среди прочего я понял, что у людей, как и у хищников, — один лидер, а остальные ему подчиняются; и решил, что, используя инстинкт выживания и ум, можно стать таким лидером.
Я не понимал, что Белькасим и Амина по?своему заботились обо мне. Они делали, что могли, они взяли на себя труд быть моими родителями, и я согласился, чтобы они ими стали..
Я называл их папой и мамой.
— Папа, купи мне новый комикс.
— Мама, передай соль.
Я требовал у них то, что мне было нужно, и отдавал приказы. Я не знал, что может быть по?другому. Они тоже этого не знали и никогда не одергивали меня. Они просто не имели понятия, как со мной обращаться. Не знали, что иногда детям нужно что?то запрещать ради их же блага. Не были в курсе, как принято держаться в «приличном обществе», где — по любому поводу — в ходу вежливость и прочие условности и где так важно правильно вести себя за столом..
Поэтому они и не могли научить меня всем этим условностям. И не знали, чего им следует требовать от меня.
Я часто приносил из школы дополнительные задания — штрафы за плохое поведение. Мама смотрела, как я десятки, сотни раз подряд писал одни и те же строчки: «Во время урока я должен молчать и сидеть на месте», «На перемене я не должен драться в школьном дворе», «Я не должен бросаться в учителя металлической линейкой».
Я разгребал себе место на уголке стола, раскладывал тетради и начинал письменный марафон. Мама тут же готовила обед. Время от времени она вытирала фартуком руки и, проходя у меня за спиной, клала руку мне на плечо и, глядя на мои каракули, говорила:.
— Как много уроков, да, Абдель? Молодец!
Она едва?едва разбирала написанное по?французски. И не читала замечаний в моем дневнике. «Шумный ребенок, непрерывно дерется». «В школу приходит, как на экскурсию, — когда ему вздумается». «Ученик полностью игнорирует требования школьной системы».
Не читала она и требований явиться в школу, которые писали учителя, директор школы, а потом директор коллежа и директор училища. Всем им я говорил:
— Родители работают. Им некогда.
И подделывал подпись отца…
Я до сих пор уверен, что на родительские собрания ходят только те родители, которые сами ходили во французские школы и знают установленные требования образовательной системы. Только они приходят, когда их вызывают в школу. Для этого просто необходимо знать, как эта школа устроена. И нужно хотеть это знать..
А с чего бы Амине хотеть того, о существовании чего она и не подозревала. Ей все было ясно и понятно. Муж работает и приносит домой деньги; жена ведет хозяйство, готовит еду и стирает; школа занимается воспитанием детей.
Ей все было ясно и понятно. Муж работает и приносит домой деньги; жена ведет хозяйство, готовит еду и стирает; школа занимается воспитанием детей. Она и не подозревала о том, что мой характер не выносил никаких запретов. Амина вообще меня не знала.
Меня никто не знал — кроме, может быть, моего брата, который всего боялся. Иногда я использовал его в своих махинациях, когда не требовалось особой храбрости. А так мы с ним почти не разговаривали..
Когда в 1976 году его выслали из Франции, мне было все равно. Я даже немного презирал его: как можно из?за каких?то бумажек позволить выставить себя из страны, где ты нормально жил? Для этого нужно быть конченым придурком…
Я все время проводил на улице, с приятелями. Говорю «с приятелями», потому что друзей у меня не водилось. Друзья — зачем они вообще нужны? Чтобы делиться сокровенным? Так нечем же. Нет ничего, что я считал бы по?настоящему серьезным. И мне никто не был нужен.