просто выкинули на улицу.
Теперь Гейнор точно так же обходится со своими женщинами, подумала я. Башковитый дядя был этот Фрейд. Вслух я сказала:
— Что это за люди?
— Он не говорил. Я думаю, он боялся, что я буду их шантажировать или расскажу им его маленькие грязные тайны. Ему ужасно хотелось, чтобы они пожалели о
том, что не приняли его в свою семью. Я думаю, он и состояние свое сколотил только ради того, чтобы утереть им нос.
— Если он не называл фамилии, то откуда ты знаешь, что он не врет?
— Если бы ты слышала, как он об этом рассказывал, ты бы меня не спрашивала.
У него становился такой пронзительный голос. Он их ненавидит. И хочет
получить свои права. Ведь их деньги по праву принадлежат ему.
— Как он собирался получить эти деньги? — спросила я.
— Незадолго до того, как я ушла, Гарольд узнал, где похоронены его предки. Он говорил о сокровищах. О древнем кладе, представляешь?
— О деньгах, которые лежат в этих могилах?
— Нет, просто предки его отца нажили первоначальное состояние пиратством. Они плавали по Миссисипи и грабили людей. Для Гейнора это было одновременно
предметом гордости и раздражения. Он говорил, что весь их род вышел из воров и шлюх. С чего, мол, они тогда им пренебрегают? — Она следила за выражением моего
лица, излагая его точку зрения. Вероятно, она считала, что в чем-то он прав.
— И как же тогда могилы предков помогут ему получить сокровище?
— Он сказал, что найдет какого-нибудь жреца вуду, который оживит его предков. И тогда он заставит их принести ему потерянные сокровища.
— Ага! — сказала я.
— А что? Тебе это о чем-то говорит?
Я кивнула. Мне стала ясна моя роль в небольшой схеме Гейнора. Совершенно ясна. Единственное, что мне было не ясно, почему выбор пал на меня? Почему он не
пошел к кому-нибудь вроде Доминги Сальвадор, которая и так давно себя дискредитировала? К человеку, который взял бы его деньги, убил его безрогого козла и не
потерял покой и сон. Почему он выбрал меня, известную своей принципиальностью?
— Он называл каких-нибудь жрецов вуду?
Ванда покачала головой:
— Нет, никаких имен он не назвал. Он всегда был осторожен с именами. Но я тебе, похоже, помогла. Каким образом то, что я рассказываю, связано с твоими
проблемами?
— Я думаю, чем меньше ты будешь об этом знать, тем лучше для тебя, не правда ли?
Она посмотрела на меня долгим взглядом и, наконец, кивнула:
— Надо полагать.
— Есть ли место… — Я замолчала на полуслове. Я собиралась предложить ей билет на самолет или на автобус в какой-нибудь город. Куда-нибудь, где ей не
пришлось бы себя продавать. Где она могла бы залечить свои раны.
Наверное, она прочла это на моем лице или поняла потому, как я замолчала. Она засмеялась, и это был глубокий звучный смех. Разве шлюхи не должны цинично
похохатывать?
— Ты все-таки социальный работник. Тебе хочется спасти меня, правда?
— Это будет ужасно наивно, если я предложу тебе билет домой или куда-нибудь еще?
Она кивнула:
— Ужасно. И почему тебе вообще захотелось мне помочь? Ты не мужчина. Ты не любишь женщин. Почему же ты предлагаешь отправить меня домой?
— По глупости, — сказала я и встала с пола.
— Это не глупо. — Она взяла мою руку и пожала. — Но это ничего не даст. Я шлюха. Здесь я, по крайней мере, знаю город, людей. У меня есть постоянные
клиенты. — Она выпустила мою руку и пожала плечами. — Я перебиваюсь.
— Не без помощи друзей, — сказала я.
Она улыбнулась, но не слишком весело.
— У шлюхи не бывает друзей.
— Тебе не обязательно быть шлюхой. Гейнор сделал тебя шлюхой, но ты не обязана ею оставаться.
И в третий раз за ночь в ее глазах заблестели слезы.
И в третий раз за ночь в ее глазах заблестели слезы. Дьявол, она недостаточно черствая для улицы. Нет человека, который был бы достаточно черствым.
— Просто вызови мне такси, хорошо? Я больше не хочу говорить.
Что я могла поделать? Я вызвала такси и сказала водителю, что плата за проезд лежит в инвалидном кресле, как мне велела Ванда. Она позволила Жан-Клоду
отнести ее вниз, потому что я бы не смогла это сделать. Но пока он ее нес, она вся застыла от напряжения. Мы оставили ее в кресле возле бордюра.
Я смотрела на нее, пока не подъехало такси и не забрало ее. Жан-Клод стоял рядом со мной в золотом круге света перед домом. Теплый свет, казалось,
высосал всю краску из его кожи.
— Я вынужден тебя покинуть, ma petite. Все это весьма поучительно, но время поджимает.
— Ты собираешься на охоту, верно ведь?
— Это так заметно?
— Чуть-чуть.
— Я должен называть тебя ma verite, Анита. Ты всегда говоришь мне правду обо мне самом.
— Что значит verite? «Правда»? — спросила я.
Он кивнул.
Я чувствовала себя плохо. Мне было тошно, руки чесались добраться до Гарольда Гейнора. Я ненавидела его за то, что он сделают с Вандой. Ненавидела Ванду
за то, что она позволила ему так с собой обращаться. Ненавидела себя за неспособность что-то исправить. Я была зла на весь мир. Я узнала, что от меня нужно
Гейнору, и это знание ничем мне не помогло.
— Всегда есть жертвы, Анита. Хищники и добыча, так уж устроен мир.
Я уставилась на него.
— Я думала, ты не можешь больше читать в моем сознании.
— Я не могу читать твои мысли, но я прочел это на твоем лице, и я неплохо тебя знаю.
Я не хотела знать, что Жан-Клод знает меня настолько хорошо, настолько близко.
— Уйди, Жан-Клод, просто уйди.
— Как пожелаешь, ma petite. — И в ту же секунду он пропал. Порыв ветра, а потом ничего.
— Позер, — пробормотала я.
Я стояла в темноте, чувствуя первую горечь слез. Почему мне хочется плакать о шлюхе, которую я сегодня увидела в первый раз? О несправедливости мира