выглядела не менее красивой, но более уязвимой. У меня возникло желание взять ее на ручки и покачать. Наврать, что все будет хорошо.
Но когда она уйдет отсюда, она снова будет шлюхой. Шлюха-инвалид. Как это может быть хорошо? Я покачала головой в ответ на собственные мысли.
— Принести тебе салфетку?
Она кивнула.
— Принести тебе салфетку?
Она кивнула.
Я принесла с кухни коробку. Она промокнула глаза и тихо, очень благовоспитанно высморкалась.
— Мы можем говорить теперь?
Она моргнула, потом кивнула мне и робко глотнула колы.
— Ты знаешь Гарольда Гейнора, верно?
Она тупо уставилась на меня. Неужели мы ее сломали?
— Если он узнает, он меня убьет. Если я не хочу стать кладбищенской приманкой, то уж тем более не хочу умереть.
— Никто не хочет. Поговори со мной, Ванда, пожалуйста.
Она тяжело вздохнула:
— Хорошо, я знаю Гарольда.
Гарольда?
— Расскажи мне о нем.
Ванда, прищурившись, смотрела на меня. Вокруг глаз у нее собрались еле заметные морщинки. От этого она казалась старше, чем я подумала сначала.
— Он еще не присылал к тебе Бруно или Томми?
— Томми приходил поговорить.
— И что было?
— Я показала ему пистолет.
— Вот этот? — тихо спросила она.
— Да.
— Чем ты умудрилась так разозлить Гарольда? Что ты такого сделала?
Соврать или сказать правду? Ни то, ни другое.
— Я отказалась кое-что сделать.
— Что?
Я покачала головой:
— Не имеет значения.
— Явно это не секс. Ты не калека, — сказала она с некоторым усилием. — Он не прикасается к здоровым женщинам. — Горечь в ее голосе была такой густой, что
ее можно было мазать на хлеб.
— Как вы познакомились? — спросила я.
— Я училась в колледже, а Гейнор был спонсором нашего факультета.
— И он пригласил тебя к себе?
— Да. — Она говорила так тихо, что мне пришлось к ней наклониться, чтобы услышать.
— И что было дальше?
— Мы оба были в инвалидных креслах. Он был богат. Это было здорово. — Она поджала губы, словно разравнивала помаду, потом глотнула.
— И когда это перестало быть здорово? — спросила я.
— Я переехала к нему. Бросила колледж. Это было… легче, чем колледж. Легче, чем все остальное. Он не мог мною насытиться. — Она снова опустила глаза. —
Потом ему захотелось разнообразия в постели. Видишь ли, ноги у него повреждены, но он их чувствует. А я не чувствую. — Ванда уже почти шептала. Мне пришлось
прислониться к ее коленям, чтобы расслышать, что она говорит. — Ему нравилось выделывать всякие штуки с моими ногами, но я не чувствовала. Поэтому сначала мне
казалось, что ничего такого в этом нет, но… но потом он действительно спятил. — Она вдруг взглянула мне в лицо. Глаза ее казались огромными, в них стояли
слезы. — Он меня укоротил. Я ничего не чувствовала, но дело ведь не в этом, верно?
— Конечно, — сказала я.
Первая слеза покатилась по щеке Ванды. Я коснулась ее руки, и она сжала мои пальцы, как маленький ребенок.
— Ничего, — сказала я, — ничего.
Она плакала. Я держала ее за руку и врала:
— Уже все прошло, Ванда. Он тебя больше не тронет.
Он тебя больше не тронет.
— Все трогают, — сказала она. — Ты сама собиралась меня тронуть. — Глаза ее обвиняли.
Было уже поздно объяснять ей игру в хорошего и плохого полицейского. Она все равно не поверит.
— Расскажи мне о Гейноре.
— Он нашел себе глухую девушку.
— Цецилию, — сказала я.
Она посмотрела на меня с удивлением:
— Ты ее знаешь?
— Немного.
Ванда покачала головой.
— Цецилия, действительно, ненормальная. Ей нравится мучить людей. Она от этого балдеет. — Ванда смотрела на меня так, словно пыталась измерить степень
моего потрясения. Была ли я потрясена? Нет.
— Гарольд иногда спал с нами обеими. Под конец мы вообще занимались любовью только втроем. Секс стал по-настоящему грубым. — Ее голос понизился до
хриплого шепота. — Цецилия любит ножи. Она мастер снимать шкуру. — Ванда снова поджала губы, словно размазывая помаду. — Гейнор убьет меня только за то, что я
разболтала его интимные секреты.
— А ты знаешь какие-нибудь деловые секреты?
Она покачала головой:
— Нет, честное слово. Он всегда внимательно следил за тем, чтобы в моем присутствии о делах ничего не говорилось. Сначала я думала, что он заботится о
том, чтобы в случае его ареста полиция меня не трогала. — Она посмотрела на свои колени. — Только потом я поняла, что он просто заранее знал, что найдет мне
замену. Он не хотел, чтобы я узнала что-нибудь такое, что могло бы ему повредить, когда он меня бросит.
В ее словах уже не было ни гнева, ни горечи, только печаль. Я бы хотела, чтобы она рвала и метала. Это тихое отчаяние было невыносимо. Эта рана никогда
не заживет. Гейнор не убил ее, он сделал хуже. Он оставил ее в живых. Она была жива и искалечена внутри не меньше, чем снаружи.
— Я не могу тебе рассказать ничего, кроме постельного трепа. Но это тебе не поможет его прижать.
— А может быть, в спальне были разговоры не только о сексе? — спросила я.
— Что ты имеешь в виду?
— Личные тайны, но не связанные с сексом. Ты ведь была его пассией почти два года. Он, наверное, говорил еще о чем-то, кроме секса.
Она задумалась.
— Я… я помню, он говорил о своей семье.
— И что же он говорил о семье?
— Он был незаконнорожденный. И постоянно говорил о семье своего настоящего отца.
— Он знал, кто это?
Ванда кивнула.
— Это была богатая семья, старинный род. Мать Гейнора была проституткой, которую его отец сделал своей постоянной любовницей. Когда она забеременела, ее