— Скажите, — Ангерран уставился своими хулиганскими глазами в потолок и пожевал губами, — можно ли человека убить, к примеру, ягодой оливы?
«Вот привязался, — недовольно подумал Казаков. — Интересно, зачем тебе это знать? Ты-то, по виду, можешь убить кого угодно и чем угодно — от глиняной миски до катапульты…»
— Можно, — самым милейшим манером улыбнулся оруженосец. — И разными способами. Я знаю четыре, а вы?
— Два, — как ни в чем не бывало признался Ангерран. — Вы мне подходите, шевалье. Платить буду четыре безанта за седмицу. Выполнение отдельных поручений награждается, как понимаете, отдельно. Стол, крыша, конь, все расходы — мои. Не беспокойтесь, я никогда не нарушаю законы Святой Матери-Церкви и лишь отчасти королевские. С Сицилии я уеду не раньше, чем через месяц. Если за это время мы остаемся довольны друг другом — вы, сударь, получите золотые шпоры рыцаря, как и просила для вас Элеонора Пуату. Мой лен не подчинен королю Иерусалимскому и я имею право посвящения. Затем… Я живу одним днем. В будущее стараюсь не заглядывать. И вот еще… Я не стану расспрашивать вас о прошлом, оно принадлежит только своему хозяину. Захотите — сами поведаете.
— А вы не хотите? — вдруг спросил Казаков. — Я немножко приучен наблюдать за людьми. К примеру… Ваш имя, «Ангерран», кажется мне неудобным. По-моему, оно не совсем подлинное.
— В обществе зовите меня именно так, — отозвался седой рыцарь. — Между собой… Когда беседа приватная — называйте меня Рено.
— Рено, — задумчиво повторил Сергей. — Рено… Весьма рад.
* * *
Элеонора наметила на сегодня много важных дел.
— Рено… Весьма рад.
* * *
Элеонора наметила на сегодня много важных дел.
Поначалу — переезд из опустевшего королевского замка (большинство дворян отправилось на турнир за город или на свои корабли) в монастырь святой Цецилии. Рыцари наваррского кортежа ждали королеву и принцессу Беренгарию с самого рассвета, надеясь, что дамы встанут рано, дав наваррцам возможность успеть к ристалищным боям. Элеонора, как всегда, была внимательна к своему окружению и, позавтракав, быстро оделась, поторопила Беренгарию, после чего выехала из резиденции Танкреда. Почетную дворянскую охрану королева отпустила у ворот монастыря, понимая, что молодым воякам хочется как можно быстрее отправиться на турнир.
Последовала новая стычка с аббатисой Ромуальдиной. Старая бенедиктинка ворчливо выговорила Элеоноре, что невинную девушку (имелась в виду Беренгария) опасно оставлять на ночь в мирском вертепе — замке короля, ожгла драконьим взглядом Казакова (последний только хмыкал, когда на мессинских улицах с ним раскланивались встреченные по пути дворяне) и спросила Беренгарию, выполнила ли та епитимью. Принцесса еще вчера вечером объяснила Сергею, что, раз ее преподобие наложила церковное наказание более от злости, нежели от благочестия, то исполнять его не стоит. Вот когда Беренгария сходит к исповеднику и все ему расскажет, тот будет иметь право подвергнуть свою духовную дочь любому испытанию.
Деятельная королева, несмотря на то, что спала весьма недолго, отдыхать вовсе не собиралась. Элеонора переоделась в более скромное платье белого вдовьего цвета, украсила себя шапочкой с вуалью и, прихватив незаменимую мадам де Борж, отбыла в неизвестном Казакову направлении вскоре после полуденной мессы.
Две всадницы выехали из святой обители и свернули налево, к центру города. Через некоторое время двух спокойных меринов приняли под узду слуги во дворе большого и чуть мрачноватого дома, стоявшего рядом с кафедральным собором. Мадам де Борж осталась внизу, а Элеонора Аквитанская прошла, ведомая незнакомым оруженосцем, на второй этаж, где королеву принял командор сицилийской прециптории Ордена тамплиеров. Вскоре к ним присоединился и мессир Анри де Шатоден — импозантный высокий рыцарь в белом плаще и с командорской цепью. Конечно, устав Ордена Храма строг, но там говорится лишь о том, что рыцарям нельзя смотреть на женщину. Беседовать о делах можно сколько угодно.
Элеонора изложила цели визита, передала главам сицилийского и парижского командорств верительное письмо, после чего храмовники пообещали переслать в аббатство святой Цецилии сто пятьдесят тысяч английских фунтов ближайшим же вечером. Ей вручили связку ключей от сундуков и Элеонора спрятала их в кармашке рукава.
Затем командоры проводили ее в примыкавшие к дому помещения небольшого мужского монастыря, расположившегося сразу за собором святого Сальватора, и королеву-мать принял Папа Римский Климент. От Папы Элеонора вышла, едва сдерживая торжествующую улыбку и сжимая в руке медный цилиндр, в котором обычно хранят свитки. С капсулы свисала веревочка, украшенная кругляшом золотистого воска с печатью в виде монограммы Христа и ключей апостола Петра. Королева одержала очередную победу.
В то самое время, когда ее величество возвращалась к стенам святой обители, полагая, что теперь-то все будет в порядке и главные трудности устранены, в храме монастыря случилось дурное знамение — на бронзовой подставке перед статуей святой Девы Марии погасли все свечи, будто ветер задул. То же самое произошло возле придела святого Бенедикта Нурсийского. Язычки свечей, стоящих у алтарного распятия, поколебались, однако не потухли. Монашки вдруг заметили, что в храме, да и просто во дворе монастыря стало прохладно.