Что будет мир принадлежать лишь нам двоим.
Беренгария, вполне умело сыграв на виоле вступление, начала петь глубоким, мелодичным голосом:
Весенний вечер был таинственен, как дым,
Когда ласкал меня ты взглядом сладострастным,
Ты мне любовь свою дарил,
О вечном счастье говорил,
Что будет мир принадлежать лишь нам двоим.
Но твой соперник был решителен и строг,
Меня он вырвал из пленительных объятий,
Беречь поклялся, словно брат,
А в небесах горел закат,
Зачем, мой милый, ты меня не уберег?
С Судьбою нет силы бороться,
Пришел расставания миг…
А сердце хотело любви без господства
Прозрачной, как горный родник.
Сладко шокированное общество затаило дыхание. Лэ оказалось не то, чтобы слишком вольным, но притягательно-несдержанным. К тому же Беренгария во время исполнения постоянно смотрела на одного-единственного человека — того самого смуглого оруженосца, с раннего вечера неотступно следовавшего за принцессой.
Казаков понимал одно слово из десяти, ибо в песне использовались и норманно-французские, и аквитанские фразы, однако заметил, что на него начали поглядывать не без интереса. Особенно старались сопровождавшие кавалеров расфуфыренные красотки.
«Да в чем дело-то? — сдвинул брови оруженосец. — Песенка явно про любовь и такое впечатление, что обращена в мой адрес. Беренгария совсем свихнулась или я каких-то местных традиций не знаю? Вон же Ричард стоит! Мрачный, что туча грозовая».
Ричард постепенно начинал ревновать. Будучи человеком крайне импульсивным, он решил как можно быстрее поговорить с Беренгарией — извиниться за безобразную сцену, разыгравшуюся прошлым утром в гавани. Наверное, принцесса вбила себе в голову, что будущий муж заранее терпеть ее не может и осталась верна своему прежнему избраннику — у любой незамужней девицы непременно обнаружится пламенный воздыхатель. Либо же наваррка намеренно изводит Ричарда невниманием и любезностью к какому-то деревенщине, не умеющему даже правильно носить перевязь! Король на протяжении песни то краснел, то зеленел, и подумал, что с мессиром в одежде наваррского двора следует выяснить отношения. Причем немедленно!
Беренгария старалась. Ее голос становился все более проникновенным, черные глаза буквально пожирали Казакова, а осанка, для человека, знакомого с языком жестов, выражала доселе тайные, но вдруг вырвавшиеся на свободу чувства. Бертран де Борн откровенно посмеивался.
Мой новый рыцарь захотел скрепить союз,
Мою свободу он сковал сильнее цепи,
И узел страсти роковой
Все туже стягивал рукой,
Покуда смерть не разорвала наших уз…
Поклонник следующий мой был просто слаб,
И тем скорее стал рабом моих желаний.
Но не сойдутся никогда
Любовь и власть, как «нет» и «да»,
Как не сравнится с искрой яркая звезда!
Во мраке, без пищи и солнца,
Он прелесть мою возносил…
А сердце хотело любви без господства,
Прозрачной, как горный берилл.
Судя по всему, Беренгария могла праздновать заслуженный триумф — ее единственного выступления хватило, чтобы завладеть симпатией всех присутствующих. К тому же начал действовать непреложный закон куртуазии: в любом состязании всегда отдается предпочтение даме, сколь не были бы достойны и талантливы ее соперники.
Последний аккорд заглушили обычные восторженные возгласы.
Король Ричард не выдержал. Во-первых, молодой нахал, которому наваррская принцесса посвятила лэ, поклонился ей с невероятно спесивым видом, истолковывавшимся одновременно как проявление благосклонности или же пресыщенности. Во-вторых, Беренгария ответила этому безродному оруженосцу глубоким реверансом, мгновенно замеченным всеми дворянами.
Ричард шагнул вперед, не раздумывая. Повод для ссоры лежал на поверхности, оставалось лишь облачить его в надлежащие для рыцаря одежды. А завтра утром мессир оруженосец будет валяться на земле с пробитым острием копья горлом! Свою королевскую и мужскую честь Ричард был готов отстаивать до последнего.
— Восхитительно! Я так счастлива! Я не слышала эту песню долгие годы!
Ричард едва не наткнулся на вышедшую в середину круга матушку. Элеонора незаметно подошла к слушателям и теперь всем своим видом выражала искреннюю радость. Однако король заметил, как мать бросила на него убийственный взгляд, заставивший Ричарда остановиться на полушаге.
— Беренгария, дочь моя, весьма непростительно, что вы доселе скрывали свой талант! — причитала Элеонора, одновременно перекрывая дорогу сыну к наконец-то заметившему неладное оруженосцу. — Господа, мессиры, дамы, так кому же достанется золотой обруч короля Танкреда, предназначенный победителю?
Бертран де Борн, совсем недавно пребывавший в непреложной уверенности, что кольцо из драгоценного металла, призванное схватывать волосы, достанется именно ему, недовольно наморщил нос, но подыграл королеве-матери. У него и так хватало всевозможных призов, полученных во Франции, Аквитании и прочих странах, где ему доводилось обходить любых соперников. Менестрель быстро забрал из рук присутствовавшего здесь же представителя короля Танкреда (таковым оказался, между прочим, Гильом де Алькамо) поблескивающий глубокой желтизной обруч с единственным синим камешком, и, опустившись на правое колено, преподнес его Беренгарии.